Валентин Лавров - Катастрофа

Маяковский это заметил и весело спросил:

— Вы меня очень ненавидите?

— Отнюдь нет, это было бы для вас слишком высокой честью.

Маяковский поднялся, ухмыльнулся и, вихляя задом, удалился.

Вскоре Иван Алексеевич стал прощаться с Горьким:

— Мне надо идти, — помолчал, добавил: — Да и стыдно жрать здесь икру, когда очереди стоят за хлебом.

* * *

В октябре семнадцатого года выборы в парламент Финляндии дадут большинство буржуазным партиям. 6 декабря парламент провозгласит независимость. 31 декабря Ленин и Сталин поставят подписи под декретом Совета Народных Комиссаров РСФСР, признавшим эту независимость.

4

…Наступила Пасха. Стояли чудные дни, полные тепла и света. Деревья выбросили свежую листву, на газонах пробилась первая робкая травка.

В окопах все еще находились в счастливейшей эйфории, не успевшей выветриться после отречения Николая II. Флаги Российской империи сменили красные полотнища. Повсюду сыскались охотники, без устали малевавшие лозунги: «Да здравствует демократическая республика!», «Да здравствуют свободные народ и армия!», «За всеобщее равенство!», «Да здравствует свободная Россия!»

На пасхальные дни по давней традиции на передовую завезли яйца. Для офицеров их красили вручную — умельцы изображали буквы «ХВ», для рядовых — в кастрюлях с луковой шелухой.

И повсюду — митинги, митинги… Война сама собой отходила куда-то на второй план. Катастрофически увеличивалось количество дезертиров. Митинговать — не воевать!

Бунин, оставшийся в Петрограде, метался как зверь во время лесного пожара. Теперь он решил ехать в имение родственников, что в Елецком уезде — Глотово.

На душе было тяжело. Давило предчувствие, что он последний раз видит северную столицу. Перед отъездом зашел в Петропавловский собор.

Все было настежь — и соборные двери, и крепостные ворота. Иван Алексеевич в молитвенном порыве опустился на колени перед образом Спасителя. Для себя он ничего не просил. Лишь сухие уста жарко шептали: «Господи, спаси и сохрани Россию, не допусти, чтоб пришлые лиходеи разорили ее!»

Но, видать, не внял Господь молитвам.

1

Деревенскому дому было полтора века. Бунина умилял простой сельский быт, неспешный ход жизни, трогала мысль, что стены его дома хранят тепло дыхания тех, кто были здесь некогда хозяевами. Они оглашали его стены родовым криком; испытывая счастливое мучение, учились произносить первые слова; радовались солнцу, ласкам матери, вниманию отца; росли, заходились в холодке первого поцелуя, старились, умирали. Они исчезли навек, чтобы стать для живущих только мечтою, какими-то как будто особыми людьми старины.

И вот смутные образы этих навсегда ушедших в мировую провальную неизвестность предков очень были дороги Бунину, волновали его очарованием прошлого.

Он жадно вглядывался в эту деревенскую даль, в синеющий на горизонте вал леса, в нежную изумрудность озимых и думал о том, что все это было таким же и сто лет назад, и во времена Ивана Грозного. «Господи, спасибо Тебе за то, что Ты послал меня на эту прекрасную землю! Как я люблю это бледное небо, которое объемлет мою Россию! — Он осенил себя крестным знамением. — Странно, что прежде я куда-то стремился, изъездил весь лик планеты!»

* * *

…Лето быстро набирало силу, все гуще делалась зелень, все более жаркими стояли полдни. Но в этом земном очаровании больше не было ни тишины, ни мира. Беспорядки перекинулись из города в деревню, приобрели здесь дикий разгул и бессмысленную жестокость. Ночью 24 мая Иван Алексеевич был разбужен шумом и криками. За окном нервно колыхалось пламя, горько тянуло дымом.

На ходу надевая одежду, Бунин выскочил во двор. Горело гумно, пламя перекинулось на две риги, и их тут же слизало жарким языком пожара. Чуть позже, ближе к рассвету, вспыхнула изба, стоявшая в одиночестве, в километре от Глотова. Уже в полдень загорелся скотный двор в усадьбе ближайшего соседа Бунина.

Поджигателя поймали. Им оказался мужик, имевший с соседом в давние времена судебное дело. Поговорив малость с зажигателем, мужики его отпустили, а схватили пострадавшего. Они били его, азартно вскрикивая:

— Сам поджег, ишь какой подлец! Дай-ка ему по ряшке врежу, за наш счет нажрал, буржуй проклятый!

— Что вы делаете? — вступился Бунин. — За что вы его бьете?

Решительный и воинственный вид Ивана Алексеевича на минуту заставил мужиков остановиться. Некоторые были готовы разойтись по домам. Но вдруг из толпы выскочил какой-то солдат с бритой головой, видимо дезертир, в изношенной шинели и старых, сбившихся сапогах.