Джеймс Купер - Моникины

Общественное мнение не замедлило доказать, с какой полнотой находится оно под воздействием тени. Мерилом добродетели стал доход. Богачи без стеснения, да и без малейшего противодействия, присвоили себе исключительное право называться респектабельными и порядочными моникинами. Столь же спокойно, словно по наследству, к тем, кто имел деньги, перешли хороший вкус, честность, рассудительность и мудрость. Низкопрыгийцы — народ весьма наблюдательный и внимательный ко всяким тонкостям. Вскоре каждому более или менее солидному жителю Бивуака было определено его место, и общество разделилось на категории «стотысячных моникинов», «моникинов пятидесятитысячных», «моникинов, стоящих двадцать тысяч долларов» и так далее. Подобное умонастроение привело к удивительной сжатости языка. Если раньше спрашивали: «Честен ли он?», «Каковы его способности?», «Какое у него образование?», «Умен ли он?», «Добродетелен ли он?» — то теперь все эти вопросы слились в один: «Богат ли он?» Одно из последствий этого необычайного положения вещей я никак не мог предвидеть. Имущие классы единодушно жаждали «сильного правительства». Хотя Низкопрыгия была не просто республикой, а демократической республикой, большинство ее «уважаемых граждан» ничуть не скрывало, что они хотят перемен.

— Как это может быть? — спросил я у бригадира, с которым редко расставался: его взгляды и советы в этот тяжкий период имели для меня особенно большое значение. — Как это может быть, мой дорогой друг? Мне всегда внушали, что развитие торговли особенно благоприятствует политической свободе, а тут яростнее всех выступают против демократических учреждений именно коммерческие круги.

Бригадир улыбнулся, но как печальна была эта улыбка! Бодрость духа, казалось, совсем его покинула.

— Политических деятелей, — сказал он, — можно разделить на три основные группы: те, кто вовсе не любит свободу, те, кто любит ее так же своекорыстно и беспринципно, как и весь их класс, и те, кто любит свободу ради своих ближних. Первые немногочисленны, но очень сильны своей сплоченностью. Вторые — а их подавляющее большинство — ничем, в сущности, не объединены, а потому им, естественно, не хватает дисциплины и согласованности действий, тем более, что никто из них не хочет опускаться ниже своего уровня. Третьих мало — ах, как мало! — и в их число входят только те, кто способен отрешиться от эгоизма. Ну, а коммерсанты, о которых вы говорили, живущие в городах и обладающие единством интересов и большими средствами, сумели придать себе важность борьбой против деспотической власти, которая принесла им дешевую репутацию либералов. Но, как свидетельствует наш моникинский опыт, — люди в этом отношении, вероятно, разумнее, — любое правительство, находящееся под влиянием торговых кругов, всегда бывает олигархическим или аристократическим.

Мне вспомнились Венеция, Генуя, Пиза, города ганзейского союза и прочие такие же места в Европе, и я признал справедливость слов моего друга, высказав однако, мнение, что люди чаще подпадают под влияние имен и отвлеченных идей, чем под влияние реальных фактов. Бригадир охотно согласился с этой мыслью и заметил, что одна хорошо состряпанная теория обычно оказывает большее влияние на взгляды, чем пятьдесят фактов. Он объяснил это тем, что моникины склонны избавлять себя от необходимости думать.

Особенно меня поразило влияние затмения Принципа на побуждения. Я не раз замечал, что далеко не безопасно полагаться даже на собственные побуждения по двум основательным причинам: во-первых, мы не всегда знаем, каковы наши побуждения, во-вторых, если даже допустить, что мы их знаем, трудно ожидать, чтобы наши друзья поверили, будто наши побуждения таковы, какими мы их изображаем. В данном случае каждый моникин, казалось, прекрасно сознавал эту трудность и, не дожидаясь, чтобы его знакомые приписали ему какие-нибудь чудовищно безнравственные побуждения, благоразумно ограничивался умеренно эгоистичными соображениями, которые и разглашал с откровенностью и простотой, вызывавшей полное доверие. Собственно говоря, признав, что в его побуждениях не было ничего возмутительно бескорыстного и справедливого, друзья охотно выслушивали его проекты, он вырастал в их мнении и признавался ловким, расчетливым и дальновидным. В результате общество стало щеголять редкостной прямотой и искренностью. Тот, кто не привык к подобной непосредственности и не знал ее причин, мог бы решить, что он неожиданно очутился среди тех ловкачей, которые, как говорится, кормятся чужой доверчивостью. Если бы в Низкопрыгии было в моде пользоваться карманами, признаюсь, я часто бы тревожился, цело ли их содержимое: под влиянием тени откровенно пропагандировались столь простодушные взгляды на вещи, что невольно приходилось задумываться об отношении понятий meum и tuum note 22, а также о непредвиденных причинах, их порой нарушавших.