З. Фазин - За великое дело любви

Яша выслушал эту длинную речь, не глядя в серые выпуклые глаза иеромонаха, было совестно за него: можно ли так откровенно учить двуличию в человеческом поведении? Чтоб на словах — одно, на деле — другое. Ведь такая же подлость, как то «слово и дело», которое предлагал настоятель Мелетий!

— А верно, что убит царь? — спросил Яша, когда иеромонах умолк.

— Господи! — словно в испуге отшатнулся иеромонах. — Я ведь с тобой о чем сейчас говорил!

— Я слышал, — покивал Яша, — ну и как, отче, по царю бывшему панихида будет?

— Будет, завтра сам отец Мелетий отслужит и божественную заупокойную литургию и панихиду.

— Ага! Сам! И еще божественную! А по Некрасову не служили в Спасо-Каменском, ни того, ни другого не стали. И у вас, наверно, тоже? За царя — так да, а за человека, который в мир принес великие слова такие, за него ничего служить не сочли. А почему так? Это по-христиански будет?

— Ну довольно. — Паисий встал с табурета. — . Я все сказал и сделал, чтоб тебя уберечь, и да спасет тебя всевышний.

Он пошел к двери, сказал уже с порога:

— Прощай!

— Стойте, отче, дозвольте просьбу.

Не оборачиваясь, Паисий спросил:

— А о чем ты желаешь просить?

— Прогулки прошу. На прогулки выходить, хотя б даже под охраной солдата.

— Нет, — покачал головой Паисий и лица так и не показал Яше, видна была только его здоровенная спина и налитая толстая шея.

— Почему, отче? Поговорите с Мелетием.

— Сейчас и говорить нечего. Не разрешит он, знаю. И не проси даже!..

Паисий ушел, так и не обернувшись и не увидев, каким взглядом проводил его Яша.

В эту ночь Яша не сомкнул глаз. Все думал, думал…

Наутро Паисию донесли, что узник Потапов просится в церковь на панихиду. Иеромонах несколько удивился, но караульному солдату разрешил привести Яшу к началу молебна.

До весны по здешним местам было еще неблизко, на острове держались сильные холода, хотя уже стояла вторая половина марта, и солдат сам раздобыл для Яши какой-то старый, рваный бурнус, чтоб парень не мерз по пути к собору, да и в соборе не так-то тепло. Поди натопи такую громаду! Когда поднимались на паперть, солдат сказал шепотком под свист жгучего ледяного ветра:

— Велено крепко тебя охранять, так ты уж того, смотри!

Яша был хмур, сосредоточен, смотрел куда-то перед собой в одну точку. Вошли в собор. Тут Яша словно бы пришел в себя, невольно загляделся на поражающе богатый иконостас, который переливался многоцветьем серебра и золота, светился многочисленными ликами святых, изображенными на иконах.

Солдат подвел Яшу к стене в дальнем углу храма:

— Тут стоять будем.

Народу на молебствии необычно много — здесь и монахи, и «годовики», и почти вся караульная команда, и арестанты из тех, кто не болел, не ослаб вконец и смог прийти.

Опершись о стену, Яша слушает торжественное пение хора — идет то, что Паисий назвал божественной заупокойной по убиенному императору, виновнику — в глазах Яши — всех зол на земле. Служит заупокойную сам Мелетий, и Яше непонятно, как это архимандрит сам взялся в такой день смешить людей своим тонким бабьим голосом. Неужели все верят, что произошло великое несчастье для России; неужели люди остаются темны после таких подвигов в прошлом, умея и строить и украшать такие храмы, воздвигать такие крепости и все, что создано руками человека на земле.

Вдруг, перебивая эту мысль, входит в душу Яши и овладевает им воспоминание: «Есть времена, есть целые века, в которые нет ничего желанней, прекраснее — тернового венка». Где он это слышал и когда? Воспоминание заслоняет от Яши все, что происходит вокруг, и он не слышит даже песнопений хора и временами вплетающегося в него тонкого голоса Мелетия. Яше представляется — вот он лежит ночью на полу в сапожной и слышит, как за стенкой кто-то из обитателей артели говорит:

«Но это совсем не то, терновый венок — это покорство к страданиям, а не довольно ли страдать нам?»

А Юлия — да, то был ее голос — отвечает:

«Ничто в жизни не дается без борьбы, и сильнее времени, если оно такое трудное, как наше, может быть лишь одно: святая готовность идти на все, не зная страха и жалости, даже к самому себе. Наш Чернышевский за это пошел на каторгу и сидит уже который год в Сибири. Великий ум заточен!..»

— Ты крестись, клади поклоны, — врывается в раздумье Яши голос солдата. — Ты чего как сонный стоишь? Неможется тебе, что ли?

Нет, с Яшей происходило другое.

Иной может не поверить в истинность того, что произошло дальше в соборе, и потому (да еще из некоторых тактичных соображений, добавлю) обратимся к дошедшему до нас из давних архивов святейшего Синода подлинному документу.