Григорий Мирошниченко - Азов

В тот день султан совещался с военачальниками и велел им поскорее сомкнуть железное кольцо вокруг Багдада, разрушить стены города до основания. Донским казакам и царю Амурат послал «устрашающее» письмо. Если не уймутся разбойники на Дону и не возвратят ему Азов, грозил он, то не только русских пленников, но и христиан-греков в турецком государстве истребит он поголовно.

Военачальник Большого султанского полка объявил султану, что в городе Багдаде осталось персидского войска не больше тридцати пяти тысяч.

– Султану нечего печалиться, – говорил он. – Хоро­шие вести получил я из достоверных уст. Индийский шах Джехан объявил войну персидскому шаху и напал на его землю в другом конце страны.

– Аллах милостив! – воскликнул султан. – То вести добрые.

– Персидский шах, – продолжал военачальник, – оставив в Багдаде малое войско, пошел против войска шаха Джехана! Нам это выгодно.

Все военачальники собрались в султанской палатке.

Гнев Амурата улегся.

В походную палатку вошел высокий грек Мануйло Петров с письмом от русского царя. Султан надменно взял письмо. Читал:

– «…Вы, брат наш, на нас не сердитесь за мир с Польшей: мы его заключили поневоле, потому что от вас помощь замешкалась… С кизилбашским шахом мы в сношениях лишь по торговым делам, других же дел с ним не имеем, ибо земля наша от его земли отстоит далеко».

Султан Амурат зло посмотрел на грека.

«…Вам самим подлинно ведомо, – писал государь, – что на Дону живут казаки-воры и нашего царского повеления мало слушают; мы за этих воров никак не стоим. От казаков мы отступились и помогать им в удержании Азова не станем.

Казаки взяли его воровством, дворянина Степана Чирикова держали у себя под строгой охраной, никуда не пускали и хотели убить. Государь и прежде писал султану и теперь повторяет, что донские казаки – воры, беглые холопи и царского приказания ни в чем не слушают, а рати послать на них нельзя, потому что живут в дальних местах… И вам бы, брату нашему, на нас досады и нелюбья не держать за то, что казаки посланника вашего убили и Азов взяли. Это они сделали без нашего повеленья, самовольством, и мы за таких воров никак не стоим и ссоры за них никакой не хотим… Мы с вашим султанским величеством в крепкой братской дружбе быть хотим…»

Султан Амурат не дослушал письма московского царя. Он вышел из походной палатки, поднял к небу руки:

– К Багдаду!

Турецкие войска вновь пошли на приступ Багдада.

Солнце поднялось высока над Доном. Небо было чистое, синее. Желтели бескрайние степи Дикого поля. Они шумели, волновались, звенели. Каждое растение в степи – блеклый лепесток и пушинка, тонкий степной ковыль и колючий катран, табун-трава и царь-трава – колыхалось и пело. А порыжелые безмолвные курганы, как часовые, внимали этим песням. Степные орлы, поднявшись, замирали с распластанными крыльями. Потом плавно делали несколько кругов и, высмотрев добычу, камнем падали вниз… Маленькие птицы-хлопотуньи, скрываясь в траве, с тревогой смотрели в небо.

На пристани собрались черкасские бабы, старики и старухи, мальчишки и девчонки. На бревнах сидели татарки, закутанные в черное, турчанки в шароварах, персиянки, добытые в походах. На пристань пришли купцы. Снуют торгуются, хохочут, бьют по рукам. Всё грузят на челноки. Челны покачиваются.

Казачки несут на пристань глиняные горшки греческой работы, пустые кади из-под мяса и вина, кувшины всех времен и всех стран с короткими и длинными носами, широкогорлые, с змеиными головками, с птичьими клювами.

Несли казаки на пристань ковры дорогие. Один только ковер из Басры, который несли четыре казака на струг Татаринова, стоил не меньше сорока коней.

Ковер постлали в струге и пригласили сесть на него Варвару.

Подружки вели ее под руки. Подружки были в синем бархате. Пояса жемчужные. Сапожки красные, в таких боярышни в Москве ходят. Платки на них, как воздух, прозрачные и белые. Две одинаковые подружки, как две слезы у матери, – платья синие, глаза черные, косы свет­ло-русые. Резвушки, хохотушки! Одна из них сестра Ивана Каторжного, другая – казака Серьги Данила.

Варвара села в струге на ковер. Бабы глядели на атаманскую женку с умилением – на красоту ее, и на кушак атласный лилово-голубой, и на застежку серебряную на кушаке.

А есаул Карпов, присланный в Черкасск за бабами, покрикивал:

– Живее! Вали, клади!.. Скоро отчалим!

Бабы на пристани засуетились пуще прежнего. Они приносили свое последнее добро и укладывали его на струги. Старики складывали сабли, седла, турецкие пистоли, ружья. Мальчишки вместе с пожилыми казаками тащили по пыли к пристани рыболовные сети, арканы и уздечки.