Владимир Потапов - Пылающие алтари

Перед самым рассветом, когда в реке еще тускло отражались звезды, а в прибрежном кустарнике не шевелилась ни одна пичуга, странная процессия остановилась.

С тихим шелестом падают на траву плащи. Все собравшиеся оказываются теперь в белых одеждах. И только один, высокий, тот, кто назвал стражникам пароль, остается в плаще, черным пятном выделяясь на белом фоне толпы. Вперед выходит щуплый старик с огромной бородой и нечесаной гривой волос, спускающихся на плечи. В руках он держит большой деревянный крест. Следом за ним двое в белом выводят под руки высокого мужчину. Гнусавым голосом старик бормочет молитву с просьбой отпустить все грехи вступающему в святую общину и пожелавшему смыть с себя в «водах Иордана» все нечистое.

В глубоком молчании двое в белых одеждах раздевают обращаемого в новую веру. Свежий ветерок заставляет его зябко поеживаться. Белогривый старик тихо шепчет молитвы, осеняет крестом реку и обнаженного человека, дает ему последние наставления.

Тот медленно погружается в реку, кажущуюся черной в предрассветной мгле. На удивление, вода оказывается теплой. Ласково обнимая тело, она приносит успокоение, в душе просыпается радость. Хочется ударить руками по воде, чтобы далеко разлетелись шаловливые брызги. Но ритуальный обряд строг, и человек, во второй раз рождающийся для новой жизни, молитвой смиряет свой порыв, затем с головой окунается в воду и идет к берегу.

Белогривый мажет обращенному лоб елеем, его облачают в белые одежды, на голову возлагают венок из терновых листьев. Ставшую теперь ненужной прежнюю одежду неофита поджигают. Смрадный дымок стелется над кустарником, сползает к воде. Старик сам вытирает куском белого полотна ноги новообращенного брата, надевает ему на палец перстень, на ноги — белые туфли, подносит кратер с медом и молоком. Выпив, крещеный делает шаг вперед, как бы вступая в изобилующую молоком и медом землю, о которой повествует Ветхий завет. Все поднимают плащи и закутываются в них. Только новообращенный оставляет голову открытой.

Над дальним курганом начинает рдеть маленькое облачко. Одна за другой на небе и в реке гаснут звезды. Где-то в камышах курлыкнул журавль, и его жалобный вскрик тоскливо и одиноко разносится над сонной рекой…

С пением псалмов процессия движется обратно в город. Удивленные стражники на крепостной стене во все глаза глядят на высокого мужчину с обнаженной головой. Они узнают в нем Диона, сына Деметрия, стратега и эллинарха Танаиса.

Теперь у фиасотов вновь были единая вера и единый бог. Каменную плиту с изображением бога-всадника Танаиса и посвятительной надписью сняли с алтаря, бросили в угол, и она стала служить столиком во время агап — скромных вечерних трапез братской любви. В подземном святилище эллинарха стояло теперь каменное распятие.

Но с приобщением к единой вере дух единства в фиас не вернулся. Богатые фиасоты и часть рабов, поддавшись проповедям Игнатия о непротивлении злу, настроились примиренчески по отношению к боспорскому царю. Для них всякая власть была от бога, и восстание потеряло смысл. Негласным вождем этой партии стал диадох Агесилай, некогда верный друг и единомышленник Диона. Он держал в своих руках промысел и обработку танаисского осетра, который поставлялся к столу боспорского царя и вывозился в города южного берега Понта. Доходы от этого он имел немалые и вовсе не собирался их терять. Агесилай не прочь был бы избавиться от посредничества пантикапейских перекупщиков рыбы, чтобы еще более усилился поток статеров в его карман. Но отделить Танаис от царства?! Это же война! Выиграешь ли еще от нее что-нибудь, а потерять можно все. И диадоху, которого сперва увлекла идея Диона о самостоятельности Танаиса, теперь при одном упоминании о ней начинали мерещиться отряды царских лучников, подступающие к стенам Танаиса, пожары, зловещий свист каменных ядер, выбрасываемых баллистами. Проповеди Игнатия нашли в душе диадоха благодатную почву, и Агесилай исподволь стал сколачивать группу противников решительных действий.

Примиренцам противостояла немногочисленная группа по-прежнему воинственно настроенной молодежи во главе с Дионом и его сыном Аполлонием. Молодых фиасотов из незнатных родов решительно поддерживали рабы, недавно расставшиеся с волей: в борьбе с боспорским царем им виделся залог освобождения.

С принятием христианства сомнения не оставили Диона. Упрямый бес сопротивления яростно нашептывал ему, что не так уж все истинно в новом учении, раз в нем находят удовлетворение люди разных характеров: робкие и трусы довольствуются словами о блаженстве миротворцев; люди решительные радуются мечу, который принес в этот мир Христос. Единого пути к достижению царства божьего не было.