Игорь Срибный - ПЛАСТУНЫ

- Господин полковник, - шамхал снова глубоко, в пояс поклонился, - я прошу Вас, как человека чести, как офицера, дайте нам время разобраться с нашими потерями. Давайте вопросы политики перенесем на завтра. Вы же видите, в каком состоянии мое войско! Я предлагаю встретиться завтра в полдень и спокойно обсудить все вопросы, - шамхал склонился в поклоне.

Полковник кивнул головой, задержав голову в нижнем положении в знак соболезнования, затем четко, по-строевому развернувшись, направился в сторону селения.

Поэтому он и не видел, как шамхал, злобно сощурив глазки, заплывшие жиром, плюнул ему вослед.

Зато это прекрасно видел сотник Драгомил, все время их беседы державший шамхала на прицеле…

Утром, преодолев долгий, тяжелый путь по раскисшей глине, и окончательно измотав лошадей, не привыкших ходить в обозе (все же это были боевые кони, а не обозные битюги), пришли повозки с раненными.

В селении сразу началась суета, связанная с размещением раненных и оказанием им помощи: многие нуждались в срочном оперативном вмешательстве. Уже к полудню доктор полка и три фельдшера буквально валились с ног, а работа была выполнена едва на треть.

В этот момент, когда практически весь казачий стан представлял собой огромный лазарет, и явился на переговоры шамхал Тарковский с делегацией.

Его острые глазки мгновенно оценили ситуацию и возможность выгодных «торгов» с русскими. Обремененные таким количеством раненных, которыми были забиты все более-менее приспособленные для жилья сакли и навесы, казаки и егеря не могли оказать серьезного сопротивления, поскольку в случае нападения горцев все усилии вынуждены будут направить на защиту раненных.

Шамхал переглянулся со своими амирами, и те понимающе закивали головами.

Но когда на встречу с парламентерами вышли полковник Зырянский и сотники Драгомил и Осычный, шамхал был само почтение, и глаза его просто излучали сострадание.

- Вах, какое горе, сколько раненных, - залопотал он, прихлопнув пухлыми ладошками. – Даже наши ночные потери не идут ни в какое сравнение с тем горем, которое постигло вас! Я думаю, господин полковник, что Вам сейчас не до переговоров, и мы вынуждены откланяться, чтоб не занимать Ваше драгоценное время, столь необходимое сейчас для поддержки Ваших умирающих солдат.

- Я благодарю Вас за высказанные соболезнования, - ответил Зырянский, - но все же прошу пройти в штаб и провести переговоры, как и было договорено.

- Что ж, воля Ваша! – промямлил шамхал и, кивнув свите, отправился за полковником.

Амир хиджретов Караташ еще ранним утром предложил шамхалу атаковать лагерь урусов. Его разведчики засекли обоз еще на подходе к селению, но не стали нападать на него ввиду своей малочисленности: их всего-то было трое. Они быстро вернулись в лагерь и доложили о прибытии обоза с раненными Караташу. Амир хиджретов, потерявший во время взрыва две трети своих воинов, кипел злобой и ненавистью, но, тем не менее, его предложение было разумным – русские, занятые выгрузкой и размещением раненных, представляли сейчас легкую добычу. Он не понимал, чего хотела добиться эта «хитрая старая лиса» шамхал от русских путем переговоров, если у них была реальная возможность атаковать и уже сегодня диктовать свои условия с позиции силы.

А шамхал не просто боялся принимать острые решения. Были на то очень серьезные причины, о которых он не мог распространяться в разговорах со своими амирами. Он сейчас находился, как бы между трех огней, каждый из которых в случае пожара мог уничтожить весь Дагестан. Совсем рядом было войско персов, стоящее у стен Баку. И в последний свой визит к шамхалу принц Кара-Мурза недвусмысленно намекнул, что видит Дагестан в числе своих владений. Со стороны Тифлиса его усиленно звал под свое крыло Аскер-Паша – командующий войсками Турции, прочно укрепившимися в Закавказье. И вот он – третий зверь, который точит свои острые клыки на земли Дагестана. Это его широкая, перетянутая ремнями портупеи спина, маячит сейчас пред глазами шамхала, представляя самую близкую и, пожалуй, самую реальную опасность – войско русского царя.

Вот поэтому и не решился шамхал атаковать ранним утром лагерь русских – знал, что кара за это будет жесточайшая. Он надеялся на свою хитрость и природный дар убеждения, надеясь убедить русских в своей силе и заставить прекратить военные действия.

Рассевшись в тесной сакле, временно приспособленной под штаб, полковник сразу начал переговоры, не допуская никаких отклонений от намеченного им плана.