Игорь Срибный - ПУТНИК часть I

Солнце уже клонилось к горизонту, и Глазьев, расставив посты и выслав разведку в барханы, зашел в палатку.

Сербин лежал на «операционном» столе лицом вниз и спал, тяжело дыша. Его лоб был покрыт мелким бисером пота, а грудь и спина крест-накрест перетянуты белизной бинтов. Глазьев взял со стоящего рядом ящика с перевязочными материалами марлевую салфетку и промокнул пот со лба раненого.

Фельдшер Трофим, обессиленный операцией и нервным напряжением, спал тут же, сидя на неудобном походном стуле, уронив голову на грудь. У него не хватило сил даже выйти из палатки и снять мокрый от пота халат.

Глазьев пожал безжизненную кисть командира и, перекрестив спину Сербина, тихонько вышел из палатки…

Ночь была безветренная и светлая, подсвеченная миллиардами звезд южного неба и полным щербатым диском Луны. Глазьев прикурил папиросу и пошел вдоль коновязи, пряча огонек в кулак. Усталые кони изредка всхрапывали, завидев его, и комиссар подумал, что завтрашний переход будет не менее тяжелым…

Где-то далеко в ночи завыл шакал. Ему вторил еще один. И скоро вся пустыня вокруг крепостных развалин огласилась жутким шакальим воем.

Кони забеспокоились, прядая ушами, перебирая копытами…

- Напировались сегодня, зверье поганое, - пробурчал кто-то из бойцов, спавших тут же у коновязи. – Празднуют теперя. Песни поют.

- Спи, братишка, спи, – тихо сказал Глазьев. – Завтра не мене тяжкий день будет. Небо-то, ишь, как вызвездило! Жарко будет!

Он присел на орудийный лафет, ожидая разведчиков и похоронную команду.

Скоро вернулась похоронная команда. Старший передал Глазьеву толстую пачку документов погибших кавалеристов, перетянутую бечевкой.

- Всех нашли? – спросил комиссар.

- Всех, всех, не сумлевайтеся, товарищ комиссар! – ответил старший команды. – Ночь лунная, в песках далеко видать. Орлика нашего – командирского, тож захоронили честь по чести…

- Сколь наших-то? – угрюмо спросил Глазьев, хоть и знал почти точную цифру по донесениям командиров.

- А, пятьдесят два солдатика, товарищ комиссар, - вздохнул старший. – Пятьдесят две русских души ушли в пески эти проклятые…

- В небеса они ушли, не в пески! – перебил его Глазьев, вставая. – Землю нашли или в песок уложили?

- Нашли такыры, товарищ комиссар! – доложил старший. – Копнули глыбоко и в такырах захоронили. Первый дождь пройдет – камень будет! Сохранит тела наших ратников на поле брани усопших…

- Э-эй, Мефодий! – обернулся вдруг Глазьев. – Ты не из этих ли, не из поповских ли? Что-то гладко поешь по-церковному…

- А из энтих, да, чего врать-то? – ответил старший. – Дьяконом пребывать изволил в Святогорском монастыре. Да. Было. Что ж?

- Ничего! – сказал Глазьев, уходя к дувалам, откуда должны были придти разведчики. – Не болтай об этом боле никому! Понял?!

- Понял! Конечно, понял! – ответил Мефодий и, сняв папаху трижды истово перекрестился…

Месяц лечили Сербина в госпитале города Термеза. Месяц боролись врачи за его жизнь, висевшую на волоске. С огромным трудом вывели они раненого из критического состояния, но большего сделать не могли, ибо не было для этого ни опыта, ни возможностей. И потому, как только состояние комполка более-менее стабилизировалось, его отправили для дальнейшего лечения в Москву.

Фрося с детьми была отправлена вместе с ним аэропланом, поскольку Сербин, предчувствуя длительное лечение, категорически настоял на том, чтобы семья была это время вместе с ним.

Столица встретила семью Сербиных неприветливым, набухшим грозовыми тучами небом и холодным ветром. Носилки с раненым запихнули в санитарный «Форд», и машина, стуча раздолбанным мотором и кашляя удушливыми выхлопами газолина, потащилась по московским улицам.

Фросю с детьми встречавшие аэроплан военные отправили в общежитие Наркомата обороны в Орликовом переулке, где им предстояло прожить долгих шесть месяцев.

Доктор полка Иван Викентьевич сотворил чудо, проведя сложнейшую операцию в полевых условиях, без надлежащих инструментов и медикаментов. Это признали московские светила военно - полевой хирургии. И он, фактически, спас Сербину жизнь. Но большего сделать, увы, не мог ни он, ни доктора в пограничном госпитале Термеза. Пуля, пробив лопаточную кость и оторвав шейку лопатки, раздробила кость, и мелкие осколки ее не давали ране заживать, постоянно воспаляя ткани. В кости развился свищ. За полгода Сербин пережил шесть операций, и дважды впадал в кому, из которой его с превеликим трудом выводили врачи. Но железный организм Путника выстоял и в этот раз, победив болезнь.