Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

«Царская Башня».

Символ абсолютизма!

Эта калитка под угнетающей аркой ворот открывается.

Последний шаг...

Наша молчаливая колонна с обнаженными палашами входит вовнутрь. Туманный свет падает на холодные ­штыки, недружелюбные, темные лица караульных.

Мы стоим во дворе крепости. Высокие, серые стены окружают нас со всех сторон с их подавляющей мощью. Они свысока и безразлично взирают на века и на людей. Узкие, стертые ступени, обветренная выступающая часть здания, маленькие зарешеченные окна – ужасная картина всех ужасов инквизиции. Маленькие проходы, справа и слева тяжелые, окованные двери, камеры, шестиугольные, где нельзя укрыться, высоко у потолка узкое окно, откуда не видна свобода. Железная, зацементированная в пол кровать, зацементированный маленький стол, неподвижная табуретка перед ним. Шаги прежних узников выдолбили местами пол, и те, которых вводят туда теперь, углубят его еще больше.

Страшная тишина вокруг! Откуда-то доносится звон цепей. Атлетические надзиратели, всегда одинаковый их язык жестов: «Иди сюда! Уходи!»

Воспоминания о моей молодости...

Картины, которые никогда не сотрутся из памяти...

Тюремный двор большой. В нем есть только один выход, который ведет в другой двор. Там, на острове, находится громада собственно Шлиссельбурга – цитадели, крепости в крепости. Высота ее стен примерно пятнадцать метров. Они соединены из отобранных тяжелых обтесанных камней. Из массива стен поднимаются несколько башен, среди них пользующаяся дурной славой «Княжеская Башня». В исторических сообщениях о казнях она часто упоминается.

Арестанты этой башни во время Петра Первого и после его режима состояли из кругов наивысшей аристократии. Среди них был всемогущий властитель, некоронованный царь времен правления царицы Анны Иоанновны герцог Бирон. В дальнейшем там сидел известный князь Долгорукий. Там мучили их всех, там их ужасно казнили. Свергнутый царь Иоанн Антонович последовал за ними тогда. Он провел в башне восемь лет и был застрелен охраной при попытке освобождения. Однако люди низших сословий тоже попадали в «Княжескую Башню», и их там так же мучили.

Там замуровали людей!

Не произносится ни слова, ни единого слова, так как каждый здесь знает свою дорогу, и надзиратели, и заключенные, и поэтому все молчат. Только твердые, тяжелые шаги, наравне с ними боязливые и робкие, и этими шагами заключенные никогда, никогда в жизни не вернутся снова назад, так как они ведут в смерть.

Ступени спускаются вниз.

Страх и ужас наполняют эту землю, ее дыхание жестко хватает меня. Пахнет влажностью и гнилью. Крысы мелькают мимо. Ноги ступают по лужам. Где-то монотонно капает вода.

Если даже по истечении десятилетий, столетий или тысячелетий эти стены распадутся и исчезнут, то все равно ужас будет пробираться вокруг этого пятна земли вплоть до вечности, и тени мертвецов встретятся здесь и злыми словами проклянут Бога.

Черный коридор в мерцающем свете передо мной; он кончается в пустоте, там, где никогда не бывает света. По бокам маленькие, ржавые двери с еле-еле разборчивыми номерами.

Одна из этих дверей открывается, скрипя ржавыми петлями. Меня вводят в оцепеневшую ночь, в широко ­раскрытую пасть. Дверь кряхтит, тяжелый засов падает.

Вокруг меня пустота, черная, бесконечная, безграничная.

Где-то капает вода. Капля за каплей. Они измеряют здесь время до смерти – до освобождения.

Повсюду царит гнетущая тишина, которую я чувствую всеми нервами. Она окружает, охватывает меня со всех сторон, осторожно и, тем не менее, крепко, она хватает сначала нерешительно, затем внезапно грубо мое тело, потом мою голову. Мне даже кажется, что я теперь ее вижу: она несет в одной руке смерть, в другой безумие, смех которого заставляет кровь людей застывать. Но безумие – это тоже земное, вероятно счастливое небытие. Здесь никто не избежал его...

Я закрываю глаза, чтобы не видеть темной пустоты. Вся нервная система напряжена до невыносимого. Только совсем, совсем медленно, только при помощи самой жестокой концентрации неуверенно подступает разрядка.

Дверь! Где она?

Ужас охватывает меня, я отшатываюсь и нащупываю ржавую дверь. Я счастлив, что нащупал ее, что могу удержаться хотя бы за нее, ибо тут не за что больше держаться.

Глаза мои широко раскрыты, я чувствую это рукой, снова и снова ощупывая их. Однако, они ничего не видят, совсем ничего. Глазные нервы напрягаются до наивысшей возможности и вызывают глухую боль в глазницах. Глаза... ничего не видят! Неужели я ослеп?... Возможно ли из-за этого неистово напряженного усилия захотеть непременно увидеть хоть что-то внезапно ослепнуть? Возможно ли это?