Александр Селисский - Трофим и Изольда

Трофим купил билет и подошёл к крыльцу, где собиралась группа. Экскурсовод ему понравилась: крепкая, волосы как светлая солома, лицо не загоревшее, хотя давно лето. Огромные очки на маленьком носике. Левое стекло треснуло, но трещина сбоку и смотреть не мешает. Трофим слегка волновался, что-то должно ему открыться в доме, откуда исходит призрачная особенность заповедника, и звон стихов, будто живущих в здешнем воздухе. От входа попали в девичью, оттуда в светёлку няни, наконец, в залу. Экскурсовод так и произнесла «зала» вместо «зал», Трофим вспомнил Костю и шкап в доме Решкиных. Но здесь это смешным не казалось и даже наоборот пахнуло чужой речью и жизнью. Собственно говоря, отсюда и начинался живой Пушкин, от маленького старого бильярда, на котором лежал сломанный кий и всего два шара. Экскурсовод объяснила, что на этом бильярде Александр Сергеевич играл сам с собой, за неимением партнёра. Увидел Трофим, кажется впервые в жизни, изразцовую печь. И позавидовал простору барского дома, но экскурсовод рассказала, что жил Пушкин в единственной комнате, в кабинете. Оставшись один, он остался поэтом и остальное было не так важно. Её голос звучал высоко и на одной ноте – как молятся. Трофим легко отключился от слов, рассматривая на стене в рамке пожелтевший лист рукописи. На полях, тесно прижатый к строчкам, нарисован пером бегло профиль, за полтора столетия бесчисленно повторённый. Сколько раз он видел это лицо? На книгах, которые ещё не умел прочесть, на портретах, в журналах и альбомах. В школе, дома, в библиотеке. И всё слилось в парадный портрет – гордо поднятая голова, скрещённые на груди руки, открытый «байроновский» ворот. А некрасивый, выцветший профиль на желтоватом листе был единственным. Изогнутый кончик длинного носа и выпяченная навстречу толстая негритянская губа. Трофим представил, как горбится над столом невысокий человек, в его новых представлениях Пушкин за работой обязательно горбился, может быть, в пику парадным изображениям, горбится и быстро пишет, пишет, брызгая чернилами, вычёркивая, дописывая и опять чиркая. Слова зачёркнуты почти все и другие, написанные сверху, тоже зачёркнуты, исправлены, надписаны выше, выше и ещё выше– На лист было наклеено гусиное перо, испачканное чернилами высоко, там, где его держат пальцы. Наверное, пальцы у Пушкина были в чернилах. А стол в комнате небогатый, даже у средненького начальничка куда как шикарнее. Стол привезён из Тригорского. Не здешний, но настоящий. Пушкин за ним писал и не раз.

Экскурсия кончалась, речь пошла «на коду» и к заключительной части, всё обильнее уснащённая стихами. Наконец дошло до знаменитого:

Тут мысль Трофима снова повернула к разговору с Костей. Сначала вспомнились глаза вороны, глядящей в костины очки. Да, по всей Руси. И тунгус, и калмык, разумеется. И «гордый внук славян». Кому ж ещё-то? Но о тебе, парень, там речи нет. Тебя, живи хозяин сегодня, на порог бы не пустили. Даже в людскую. Ты не калмык и, тем более, не тунгус. Это они – сущие в ней языки. Именно язЫки, как сказал бы костин друг Решкин. В смысле – народы. Двунадесять язЫков – двадцать народов. Но это уже не те, что запомнят, это те, что шли на Россию в двенадцатом году. А ты…. «Неразлучные понятия жида и шпиона... ...готова была разделить отвратительное ложе жида». Тунгусов ей не хватало?! В крайнем случае, калмыков. Чукчу бы великий поэт простил тоже. Но постель жида, это слишком!

Дальше смотреть не хотелось. Хрен с ним и с имением, и со стихами. Протиснувшись, Трофим вышел на крыльцо. Сел, опустив ноги к земле сбоку, где не было ступенек. Ещё сидел когда выходила группа. Экскурсовод подошла:

– Вам нехорошо?

– Ничего. Устал.

–Ноги болят?

– Просто устал. Посижу. – И подумал: – уехать бы... – Но Ашот Карпович заберёт его только вечером.

Туристы выходили из дома и растекались по двору. Кто-то наскоро благодарил экскурсовода, большинство тут же растворилось в толпе. Девушка сняла очки и зажмурилась крепко, давая глазам отдохнуть. К ней подошёл мужчина с мальчиком. Трофим видел их в доме. Мужчина был невысок, прочен. Подстрижен с боков и на затылке, а надо лбом ёжик, зачёсанный набок. Пиджак застёгнут на все пуговицы. Мальчик похож на отца, как маленькая капля на большую, и даже полуботинки у них одинаковые – коричневые прочные с подковками.

– У меня вопрос, – обратился старший.