Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)

– Так, что ли, старый, владать городами? – спросил атаман у старика Максима, который ему полюбился.

– А что же не так! И праведно володеешь! – одобрил тот.

– Расскажи старину, сулился, – как ты владал городом Псковом?

– Смеешься ты – я владал! Нешто я?! Весь народ володал тогда Псковом... А хочешь послушать – чего же мне тебе не сказать!

Старик повел свой рассказ степенно и мерно. Он вспоминал, как почти двадцать лет назад восстал город Псков и как в нем сам народ «все устроил по правде».

– Как словно бы правда сама с облаков к нам на землю слетела, народ просветлел, и никто никому никакого зла сотворить не хотел – все во дружбе лепились, как пчелы в колоде, – рассказывал он. – Осада пришла на нас – тысяч в двадцать дворян собралося войско. Под стены пришли, а взятьем брать не смеют – народной-то силы страшатся. И стоит он, наш город великий, как остров Буян – светлый, вольный, ко правде прилежный. Народ – воевода, народ – судья, народ – оборона от недруга и супостата. А правили выборны от всего народу, а сидели мы, выборны, в земской всегородной избе, как вот ныне сидим в войсковой избе.

Деду Максиму льстило, что он может всех поучать и все его слушают. Вон сколько их, молодых, и смелых, и сильных, слушают его поучения о том, «как владать городами»!

– ...Уряд во всем был, – пояснил старик. – Земские старосты, Михайла-кузнец да хлебник Гаврила Левонтьич, что скажут народу – так и быть по тому, а воеводы у нас сидели под стражею на монастырском подворье... А дворяне нам, городу, вздумали изменить – и головы им посекли на плахе... по народному приговору. Судили всем городом и казнили на площади за измену... Голодали, в осаде сидя, – с гордостью рассказывал дед, – а денег кабацких, напойных, а житниц царских – ни-ни, ни пальцем того не коснулись: мол, божие – богу, а царское – государю. Того государева хлеба касаться – ни-ни! Все воеводе опосле сдали сполна безо всякого грабежу... Стрельцы к нам в земскую избу сошлись, меньшие людишки пришли – все молили дать хлеба из царских житниц... Не согрешили... – рассказывал в увлечении старик разинским есаулам.

На площади у войсковой избы, где они сидели, послышались женские крики, шум, споры и плач детей, будто случился пожар или набег ордынцев. Все повскакали с мест, теснясь к окнам. Иван Черноярец вышел на площадь. Его голос вмиг растворился в визгливых невнятных криках, в детском плаче, разноголосом и оглушительно громком.

Кто-то кричал, причитал, стонал – ничего нельзя было понять... Иван возвратился смущенный в городовую избу, словно отбиваясь от нападавших, плотно захлопнул дверь и изнутри припер ее кочергою.

– Женки стрелецкие, что повдовели в ту ночь, с робятами лезут, – сказал он.

– Чего? – строго и сумрачно спросил Разин.

– Сказывают, царское жалованье стрельцам полгода не плачено, а ныне кормильцев не стало. Сирот натащили, хлеба просят, а не дадим, так с детьми, грозят, в реку поскочут...

Разин обвел всех серьезным взглядом и остановился глазами на старом воротнике.

– Сказываешь, что житниц царских – «ни-ни»? – переспросил он, словно возвращаясь к прежней беседе.

– Ни-ни! – так же, как раньше, качнув головою, сказал старик.

– Сергей, где ключи у тебя от хлеба? – спросил атаман Кривого.

Сергей сунул руку в карман.

– Вот от царских житниц ключи, Тимофеич, – сказал он, поняв, к чему атаман клонит речь.

– За науку спасибо, старик! – сказал Степан. – Да, вишь, дела ждут. После доскажешь. А ныне иди с Сергеем ко вдовам стрелецким – хлеб выдавать из царских припасов. За все за полгода выдай... Ты их, стрельчих-то, знаешь!..

– А кои стрельцы к нам сами пришли, тем как? Тем бы вперед, – высказался Сукнин.

– Те в казаках поживут, и по делам награда им будет, – сухо отрезал Разин.

Воротник, лукаво прищурясь, взглянул на Степана и, подмигнув на него всем остальным, заключил с веселой усмешкой:

– Вишь, есаулы, как городами-то владать!.. Вот те псковская наука!

Всюду представлялась Марье измена. С томительной и щемящею болью в сердце наблюдала она, как город сдается под власть ненавистных разбойников.

Открывались лавки – она проклинала купцов, звонили к обедне или ко всенощной – и она ненавидела попов, которые служили «ему», убийце и извергу – Разину.

«Дура! Богу же служат – не атаману!» – корила она себя. И все-таки не могла смириться.

– Сестрица, соседушка, вдовкам стрелецким царское жалованье дают. Айда получать в царской житнице, слышь! – позвали Марью соседки.