Леонид Сотник - Экзамен

— Точнее.

— Я, товарищ командир, в этих азиатских штуках не слишком сведущ, но наши ребята, которые из тутошних, называют опорный пункт, что возле базара, караван-сараем…

Джангильдин в удивлении приподнял левую бровь.

— Ну, ну, Макарыч…

— Вышли, значит, мы к базару. Прочесали слегка, на всякий случай, рундуки и лавки — тишина полнейшая. Сидят, видно, купчишки на своих товарах и трясутся. А тут, уже на самой окраине, из-за глиняного сырцового забора как хлестнёт пулемёт. Наши, понятно, залегли — голову не поднимешь, а он всё лупит и лупит. Судя по всему, заранее пристрелялись, черти. Потом, чуток попозже, и из винтовок стали постреливать. Что, думаю, за напасть? Тут, на счастье, наш военрук рядом оказался, Волков. Пока я соображал, что предпринять, он уже успел выслать отряд бомбистов в тыл… Повалялись мы таким манером минут пятнадцать на брусчатке, а потом слышим за стеной: ух, ух, — наши, значит, гранатами ударили. Смолкло всё. Поднялись мы в атаку и заняли этот чёртов караван-сарай почти без выстрела.

— И кто же там оказался?

— Да разный народишко, товарищ Джангильдин, всё больше люди восточные, по-русски разумеют плохо. Одно твердят: негоцианты мы, дескать, и к политике никакого отношения не имеем.

— А стрелял кто?

— Того, кто стрелял, уже нет. Убило его в перестрелке.

— Русский?

— В том-то и дело, что нет. Такой — в халате, с этим самым на голове, вроде бы с полотенцем.

— В чалме?

— Во-во, и ребята говорят, что в чалме.

— А пулемёт?

— Пулемёт «шош», иностранной марки.

Джангильдин резко поднялся, разогнал складки на гимнастёрке и, подойдя вплотную к собеседнику, спросил:

— Ты понимаешь, Макарыч, чем это пахнет?

— Понимаю, — согласно кивнул головой Макарыч, — но не все. Думаю, что понял бы больше, если бы что-то смог уразуметь из этих каракуль. Вот, нашли в поясе убитого.

Джангильдин жадно схватил небольшие продолговатые листки тонкой рисовой бумаги и наклонился к лампе. Через минуту вздохнул разочарованно:

— Здесь на фарси, арабской вязью, а я в этом деле не силён. Вот тюркскую группу языков знаю: и казахский, и киргизский, и узбекский, с татарами легко могу договориться, с турками, а бухарщину эту постичь не довелось.

Собеседники умолкли, раздумывая, что предпринять дальше, как вдруг совершенно неожиданно подал голос Даниил Аркадьевич:

— Простите, господа, то есть я хотел сказать, товарищи, но мне думается, что… Может быть, я несколько бессвязно изъясняюсь?

— Продолжайте, товарищ, — кивнул головой Джангильдин и впервые взглянул на учителя с заинтересованностью. — Как ваше имя, отчество, кстати?

— Учитель местного реального училища Даниил Аркадьевич Рябинин.

Миша заметил, как босые пятки отца неожиданно коснулись друг друга, словно он пытался щёлкнуть воображаемыми каблуками.

— Мы слушаем вас, Даниил Аркадьевич.

— Видите ли, в чём дело, — продолжал, волнуясь, Рябинин-старший. — Лично я в фарси не очень силён. Моя специальность — русская словесность, но сын мой Михаил… Миша, пойди сюда. Так вот, сын мой, как я полагаю, весьма силён в персидском, и смею надеяться, смог бы вам помочь выйти э-э-э… из затруднительного положения.

— Вот и прекрасно, — по-доброму улыбнулся Макарыч. — На ловца, как говорится, и зверь бежит. Ну-ка, юноша, потешьте нас своим умением. Надо же, такой молодой, а уже с этакими закорюками управляется!

Миша подошёл к столу, взял из рук Джангильдина письмо и придвинул к себе лампу.

— Да, это, несомненно, фарси, — сказал он, пробежав несколько строк. — Отец, правда, преувеличил мои познания, но думаю, что с этим текстом я справлюсь. — Он уже хотел было начать перевод, но тут вдруг увидел в конце ослепительно белой страницы ярко-алое пятнышко, и руки его вздрогнули. — Кровь…

Макарыч понимающе кашлянул в кулак.

И Миша начал читать:

— «В город Оренбург.

Его благородию господину Межуеву.

Через доверенное лицо направляю вам письмо на имя эмира Алим-хана, которое прошу переправить в Бухару по имеющимся у вас каналам связи.

Надеюсь, что тесное сотрудничество наших ведомств будет, как и прежде, приносить нам обоюдную пользу.

Всегда готовый к услугам

Камол Джелалиддин».

— Это приписка, что ли, — пояснил Миша. — А главный текст вот здесь, на большом листе.

«Его Высочеству повелителю Благородной Бухары эмиру Сеид-Мир-Алим Тюря-Джаку.

Недостойный ваш раб, для которого величайшая честь стать прахом у ваших ног, со смирением и покорностью доносит.