Александр Савельев - Сын крестьянский

— Истинны слова твои, воевода: за то и бьемся!

В Московском кремле, в Успенском соборе, патриарх Гермоген правил службу в присутствии царя Василия Шуйского.

Успенский собор был вновь отстроен в 1479 году при Иване III в виде громадного четырехугольника. Стены — из белого тесаного камня. Он — пятиглавый, с золочеными куполами. На пятиярусном иконостасе изображены праотцы, апостолы, по стенам — вселенские соборы. Внутри главы представляют небо. На нем: господь Саваоф, херувимы, серафимы. Вид собора снаружи и внутри величественный, торжественный. От риз, паникадил, подсвечников, икон исходил блеск золота, серебра, драгоценных камней, искрящихся среди множества свечей и лампад. Запах ладана. Два хора, правый и левый, по шестидесяти человек. Митрополит, архимандриты, протопопы, много другого причта…

Патриарх Гермоген, высокий, седой, с большой окладистой бородой, с решительными чертами лица, походил на библейского пророка, сошедшего со стенной живописи храма. Он — в белом клобуке, с золотым нагрудным крестом, в руке посох из пальмового дерева, поручье посоха осыпано алмазами.

Царь стоял со свитой, знатью, больших чинов воинскими и служилыми людьми.

Он находился на царском месте, называемом троном Мономаха, искусной работы, в виде островерхой часовни, украшенной орлом. На царе — шапка Мономаха, богатейшая риза из золотой парчи, украшенная жемчугом, драгоценными камнями. Двое из роскошно одетой свиты держали скипетр и державу царя. Но лицо царя по сравнению с лицом патриарха было очень обыденно, глаза подслеповаты.

Всенощная шла долго и особенно благолепно. Архидиаконы, сотрясая воздух своими мощными октавами, подобными львиному рычанию, провозглашали:

— Великому государю, царю и князю всея Руси Василию Иоанновичу многая лета!

Многолетие провозглашалось и царствующему дому, и христолюбивому воинству, и всем православным христианам. Многолетия подхватывали один за другим оба хора.

Высоким, звучным голосом Гермоген держал речь со своего патриаршего места — четырехугольной часовни с крестом наверху:

— …И молюся я за великого государя царя нашего Василия Иоанновича, радеющего с божьей помощью за свое великое государево и земское дело супротив сына дьявольска вора Болотникова, Шаховского, Лжепетра, Телятевского и всех агарян, попирающих стезю добродетели…

Патриарх, архидиаконы и хоры провозглашали анафему Болотникову. Под конец службы Гермоген [55] Позже Гермоген показал себя патриотом земли русской. Во время захвата Москвы польскими и литовскими панами за отказ подчиниться их велениям он был посажен в подземелье Чудова монастыря, где и умер от голода 17 февраля 1612 года. благословил царя иконой Владимирской божьей матери, по преданию написанной евангелистом Лукою.

Великий хитрец и дипломат, Гермоген прекрасно понимал Шуйского с его лживостью, двоедушием, жестокостью. Но знал, что если царь с боярами будут разбиты, то и ему, патриарху, не поздоровится: сместит его Болотников. Вот почему он так проникновенно служил, так горячо держал речь против Болотникова и приверженцев его.

Народ расходился от всенощной под торжественный звон колоколов. Велись разговоры… Идут два дворянина.

— Иван Иваныч! Как Болотникова-то кляли, какую анафему-то ему возглашали! Мурашки по коже бегали, когда дьякона гремели своими голосищами.

Другой боязливо оглянулся во все стороны.

— Видно, и впрямь Болотников силен, ежели столь умопомрачительно клянут его патриарх и духовенство, коль сам царь с войском на него идет.

— Ухо востро надо держать. Как бы не просчитаться: неведомо, кто верх возьмет.

— Да, Иваныч, времена ныне страшные! Сегодня ты царь, а завтра без главы! Глядь, Болотников и взлетит орлом, тогда и ему возгласят многая лета.

— Ох, велико искушение! Помнишь, как он военачальникам наподдавал: князьям Трубецкому, Шуйскому Ивану, Мстиславскому? У них искры из глаз сыпались! Да, сила!

Много было таких разговоров втихомолку.

Из сада доносилось пение птиц. В раскрытые окна ярко светило солнце, и горница, в которой сидели Иван Исаевич и Олешка, имела радостный вид. Оба они нашли время для отдыха.

Болотников заговорил на свою излюбленную тему — о русских богатырях, об их несокрушимой силе, справедливости, мудрости. Стал рассказывать о замечательных русских древних сказаниях. Про «Слово о полку Игореве» упомянул. Олешка уже не раз слышал от Болотникова о «Слове». Он неотрывно, сосредоточенно глядел на Ивана Исаевича. Очень был заинтересован рассказами; воскликнул: