Александр Савельев - Сын крестьянский

По обе стороны Упы расположился «наряд».

Вокруг Тулы много болот. Мошкара заедала царских ратников. Лихоманка, хворь гнилая, стала косить людей. Взамен выбывших в царское войско пригоняли новых ратников.

Подвоз продовольствия в Тулу прекратился, осажденным приходилось надеяться только на свои запасы.

Воевода опять имел столкновение с «Петром Федоровичем». Тот, после сытного полдника благодушно настроенный, потягиваясь, щуря свои цыганские очи, вдруг изрек:

— Иван Исаич, знаешь что? Надо бы нам жителей потрясти. У нас запасов мало. О горожанах не горюй, с голоду не помрут, отыщут себе еду. А ежели не отыщут, ну, что же!.. Да будет им земля легка. В рай попадут.

Болотников нисколько не удивился этим словам. Презрительно глядя на «царевича», ответил:

— Так, батюшка, Петр Федорыч! Крепки словеса твои, да… негожи! Ну, мужики тульские в нашу рать вступят, и в рот им малая толика будет попадать. А стары люди, женки, дети? Глядеть будем на погибель ихнюю? Негоже это!

Болотникова поддержал Шаховской.

— Ай, ай, ай, царевич! Не хорошо баешь, не по-народному!

Илейка отступился, пристыженный, даже покраснел.

— А и впрямь, вроде как неподходяще. Я сыт, а дите малое с голодухи мрет! Эх, Иван Исаич, справедливый ты человече! А мне невмоготу так жить. Натура моя уж очень себялюба.

— Царские дети, Петр Федорыч, все таковы… Бела кость, не то, что мы, грешные, — сказал Болотников, весело глядя на него.

«Хорошо ведаешь, какое я царское дите! Неча зубы скалить!» — побагровев, подумал Илейка, но промолчал. Обиженный, ушел, хлопнув дверью.

Оставшись один, Болотников уселся в кресло. Сквозь раскрытое окно доносились пальба из пушек, залпы из самопалов. Раздался четкий стук множества копыт и говор людской — мимо проезжал отряд. Через некоторое время — шаги многих и команда:

— Поспешай, поспешай!

Шаги ускорились, постепенно стихли. На подоконник вспрыгнул черный зеленоглазый кот. Увидев Ивана Исаевича, мяукнул и шарахнулся наружу.

— Ишь на черта похож!

У окна на липе возились и звонко чирикали воробьи. Все эти звуки Иван Исаевич слушал отдыхая; потом глубоко задумался. Почему-то вспомнил прошлогодний осенний денек, когда высоко в небе тянулся в теплые края косяк гусей. Может, они вблизи Венеции опустились? Болотникова резануло по сердцу, стало грустно-грустно… Далекое, невозвратное время, прекрасная и скорбная жизнь, канувшая в вечность, а мысли о жизни той, как отрава… Лидо, морские волны с рокотом ударяются о берег, пенятся, отходят, приходят… Иван и Вероника сидят на песке под яркими, жгучими лучами полуденного солнца, глядят на далекий, исчезающий парус… Вероника, Вероника! У Ивана захолонуло в груди. Сколь красива… любимая, любимая… Не увидит он ее более, не услышит! А помнить будет, до смерти самой… из души ее не вырвешь и не надо вырывать!

Болотников встряхнул головой, отгоняя мысли о прошлом. Неудержимым потоком нахлынуло настоящее. «Русь, великая Русь! Тебе служить до конца жизни буду. Помнить буду о горе народном, о море-океане слез!»

Царская артиллерия грохотала ежедневно, производила разрушения, пожары, которые быстро исправлялись, тушились. К стрельбе так привыкли, что удивлялись тихим часам.

— Петруха, а Петруха, молчат! Вот чудеса, в рот им шишку еловую! Али снаряду нехватка?

— Не печалься! Слышь: опять загудели!

Болотникову надоели обстрелы. Раз он со стены острога показывал Олешке:

— Зри на лесок у Крапивенского шляха! Лазутчик оповестил меня, что там в огороже вражьи пушки стоят. Беспременно надо пушки те попортить!

Иван Исаевич сошел со стены, а Олешка остался и смотрел, как над тем темно-зеленым леском весело клубились пепельные тучки. Разрывы средь них ярко-синие. Один разрыв блестяще-белый, и оттуда широкий пучок лучей веером бил в вершины сосен леска, словно указывал Олешке: «Там, там!» И в душе его поднималось смутное беспокойство.

Вечером Олешка призадумался. «А что, ежели я их заклепаю!» И загорелось ему это дело сделать. Ивану Исаевичу он ни слова не сказал.

Собрал в сумку толстых гвоздей, молоток, подпилок, пистоль, топор, кинжал за пояс, дощечек и тряпок, чтобы глушить звук. Известным ему потаенным ходом выбрался за стены острога и пополз. Слышал в двух местах тихий разговор. «Заградители!» — и уползал в сторону.

Вот и лесок. Ночь лунная. «Мыслю, что прорухи не дал. Днем глядел: токмо один лесок и был в этих местах». В лесу нашел огорожу из палей. «Беспременно тут пушки! Как туда влезть — задача!»