Ольга Трифонова - Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна

Абсурд: заставляли уехать и оттягивали отъезд. Ведь еще в ноябре сорок четвертого на приеме в «Русском доме» Петр Павлович сказал в подпитии: «Вам предстоит великая миссия». Детка тогда принял это на свой счет, и вот только теперь она понимает, что за миссию они выполняли, болтаясь на «Смольном» в Тихом океане. А те тянули целый год, ждали, пока не получат все.

Вот в сорок четвертом и надо было скрыться, как предлагал потом Альберт, а она жалела Детку и не могла оторваться от Генриха. Это они понимали хорошо, поэтому сначала отобрали американский паспорт, а потом предложили забрать с собой Генриха.

Телевизор гремел воплями стадиона, возбужденным голосом комментатора. Олимпиада врубила на полную мощность.

…Тренер Хербс Брук… Виктор Тихонов, Владимир Мышкин, Василий Первухин… Мальцев, Крутов, Петров… Игра идет… Ой-е-ей! Шайба вонзилась в сетку над левым плечом Третьяка. Это был бросок Шнейдера…

Они увезли все, что добыли Отто и другие. Это было передано, судя по всему, в июне, и тогда же консул отобрал паспорт. А Детке сообщил, что его приглашает Сталин как великого скульптора русского народа. Детка сказал об этом всем и стал собирать чемодан. Он отдал все в химчистку, аккуратно сложил в два чемодана и стал ходить в одном и том же костюме.

Криста и Альберт смотрели на нее с состраданием, Боря усмехнулся. С Борей связано так много еще с той поры, когда прибегала к нему в Зачатьевский. Он не ревновал к Пете, но, когда началось с Деткой, их встречи прекратились. Детка ошеломил, весь мир исчез, осталась только мастерская на Пресне.

Сергей Макаров снова выводит свою команду вперед…

Боря зря усмехался, ведь и она догадалась. Видела один раз на приеме, каким взглядом обменялся с консулом Петром Павловичем. Тогда подумала: «И Боря тоже». Кажется, многие были «тоже». Наверное, и Бобби.

С Борей возобновилось в Нью-Йорке. Ненадолго: что-то треснуло, они стали другими. Только Детка не менялся, не становился другим. Даже в постели. Он долго был в силе, и это под конец было обременительно, а с Генрихом — не имело значения. Бедный, он не знал, что не имеет значения. Забыла ему сказать. Что для нее никогда не имело значения. Ей всегда с ним было хорошо. Иногда просто оттого, что он лежал рядом.

Бросок из-за красной линии, Третьяк неудачно отбивает шайбу, и Джонсон сравнивает счет. Два-два. Конец первого периода.

Письма Генриха сожгла, только несколько оставила, не поднялась рука. Вот это написал двадцать пятого декабря, они уже были в Москве.

Поднялся к себе по шаткой лестнице наверх, зажег лампу под красным абажуром и сел писать мне письмо. Одинокий старик. За окном канадский клен, он и без листвы был хорош. Ничего не жаль здесь оставлять, только деревья. Я вас помню, мои деревья. И шелковицу во дворе отцовского дома, и орех на Саранак, и тополь на Тверском бульваре, и, конечно, тебя, клен-свидетель…

В воротах Владимир Мышкин скучает, бросков нет. И вот Александр Мальцев забрасывает третью шайбу. Преимущество снова на стороне советских хоккеистов. Правда, вратарь Джим Крэйг показывает чудеса…

Как Советы открещивались от Отто, когда того разоблачили в пятидесятом! Детка глянул на нее и многозначительно хмыкнул, а Генрих в письме ни слова, только одна странная фраза: «Политика сложнее физики».

Его потом самого подозревали, хотели лишить американского гражданства.

Удален Владимир Крутов. Очень сомнительное решение судьи.

Жуткий вопль из кухни:

— Сволочь! Сволочь!

Это ты сволочь, даже умереть спокойно не даешь.

Генрих знал, догадывался. Он сказал об этом на Саранак, когда стояла радуга. И еще сказал другое, непонятное. Не спросила, что означали те слова, слишком волновалась. Напрасно волновалась, он все понимал и жалел ее, для него в отношениях с женщиной жалость определяла все, ну не все — многое…

Где это место? Вот. Заложено шпилькой. «И я вспомню завет мой… И будет радуга в облаке, и я увижу ее и вспомню завет вечный между Богом и между всякою душею живою во всякой плоти, которая на земле».

Игра у тройки Петрова как-то не ладится. Ай-я-яй! Снова счет сравнялся. Трибуны ревут. Крутов попал в штангу, а ведь был отличный шанс. А Мальцев умудрился промахнуться в пустой угол ворот.

Что это? Кто-то, кажется, рыдает.

Возникло чудовище. Красная рожа лоснится, залитая слезами, два зеленых глаза горят ненавистью. В пасти сверкает металлическое, и лает, лает… Сейчас набросится, разорвет. И запах… Чей это запах? Это запах Олимпиады. За что она ее ругает? Простыня сухая, не надо ругаться.