Ольга Трифонова - Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна

— Удивительный цвет, правда?

— Напоминает какое-то полотно, не могу вспомнить какое.

— А я вспомнил, когда покупал — Перейра, Святой Себастьян, помните, у дерева…

— Да, да. Совершенно верно, цвет его набедренной повязки. По-моему, собрание Эрмитажа.

— Дрезденской галереи, — застенчиво поправил он.

Она еле скрыла свое изумление.

С красным в этой стране красного была связана еще одна история.

Как-то зимой встретила в Столешниковом Надежду. С Надеждой познакомилась давно, еще в двадцать седьмом или восьмом, когда жили в Италии на стипендию Рокфеллеровского фонда. Невестка Горького была очаровательным созданием. Теперь навстречу шла зрелая красивая и холеная женщина в каракулевой шубке и собольей шапочке. Падал большими хлопьями снег, он был к лицу Надежде, шла она неторопливо — в Столешников ходили показывать шубы и наряды. И еще — на встречи со спекулянтками. Спекулянтка ждала в подворотне, они рассматривали красные туфли, когда откуда ни возьмись нагрянула милиция. Спекулянтка бросила туфли и скрылась в застроенном множеством утлых домишек дворе, а их повели в участок — пятидесятое отделение милиции, знаменитый «Полтинник», где составили протокол. Ну, составили и составили, из участка они пошли в Центральный Дом работников искусств на Пушечную, выпили кофе с пирожными буше, повспоминали Италию и Алексея Максимовича, посетовали на нерадивых домработниц и забыли о спекулянтке и туфлях, которые остались в участке в качестве вещественного доказательства.

Но о них не забыли. Спекулянтка, оказывается, все-таки была поймана, и их с Надеждой повесткой вызвали в суд в качестве свидетелей. Вот тут они перетрусили по-настоящему. Времена хоть и не самые худшие, Сталин благополучно уже помер, но зато вовсю шла борьба с тунеядцами и спекулянтами. Был приглашен знаменитый адвокат Орьев — красивый и обходительный мужчина, он сказал, что в суд надо идти обязательно, но никаких туфель, никакой спекулянтки они знать не знают, а все остальное он берет на себя.

Орьеву был вручен конверт, и они, не без трепета, отправились в Бутырский районный суд. В заплеванном, выкрашенном мерзким коричнево-розовым цветом коридоре суда они с Надеждой и две еще какие-то дамочки в своих шубах выглядели дико. Вокруг томилась в ожидании бесправная нищета. Время от времени какая-нибудь из дверей открывалась, и оттуда под громкий матерный ор судьи выскакивал очередной неплательщик алиментов или мелкий хулиган. Они же ждали у дверей зала заседаний, куда пропускал охранник по вызову. Охранник был желт, в лоснящемся от долгой носки, уже тесном ему милицейском мундире, и поглядывал на них с ненавистью.

Когда очередь дошла до них, то, пропуская в зал, милиционер произнес: «Каждой твари по паре».

— Почему по паре? — удивилась Надежда, когда они вышли на улицу.

— Наверное, дело в слове «тварь», ему было приятно так нас называть.

Помнится, что из суда пошли на день рождения жены драматурга Каспировича. Там, конечно, был знаменитый режиссер, который спал с хозяйкой давно и в открытую, и писатель-фронтовик Осинин, который, в свою очередь, легально спал с женой режиссера. Еда была невкусной, а кроме того, нельзя было вставать из-за стола, потому что овчарка Каспировичей, взятая из спецпитомника, рычала и скалилась, требуя, чтобы все оставались на своих местах. Только перед уходом гостей хозяин не без труда загнал спец-собаку на кухню.

Детку собака возмутила, у него уже были проблемы с простатой, и невозможность покинуть на время общество доставила ему неприятные переживания.

В машине по дороге домой он сочинил стишок:

Детка иногда бывал ужасным злюкой.

Все, все было другим там, на берегу озера Саранак. Они сидели за деревянным столом, покрикивал и ерошил перья попугай Мадо по прозвищу Бибо, фокстерьер Чико спал на крыльце и во сне повизгивал и перебирал ногами, ему снилось, что он охотится на бабочек, в доме стучала на машинке неутомимая Эстер, Мадо с Деткой ушли искать корни для своих скульптур, она разливала чай из самовара, подаренного Сержем Кусевицким, и вполуха слушала непонятные разговоры трех мужчин. Это потом, по просьбе Бурнакова и того, восточного вида большеглазого из консульства, слушала внимательно. А еще внимательней, когда подружилась с Луизой.

Говорили о каком-то Вейцзекере, и Железная нога вспомнил, как с этим самым Вейцзекером жил в частном пансионе у фрекен Талбитцер, фрекен курила трубку, а молодые физики развлекались тем, что предлагали друг другу доказать парадоксальные утверждения. Например: «Злобное удовольствие есть чистейшее из удовольствий». Генрих радостно хохотал, а Железная нога и Лео все время цитировали какого-то знаменитого венгерского поэта и все время выражали надежду, что эмиссии нейтронов либо не будет вовсе, либо она будет ничтожной. Говорили по-немецки, по-немецки обсуждали и письмо президенту, и, когда наконец закончили со всеми поправками, Генрих сказал: «Пожалуйста, я могу выполнить роль почтового ящика».