Когда отряд вышел на берег Агуарико и раскинул там лагерь, в живых осталась жалкая кучка индейцев-носильщиков. Удушливо-знойный лес поглотил почти всех стройных бронзовых молодцов, выросших в чистом, не знающем лихорадки воздухе плоскогорья; каждый четвертый солдат был ранен стрелами.
Но непоколебимая уверенность Орельяны вселяла в сердца людей надежду. Вновь вспыхнувшая мысль о возможности обогащения заставляла больных забывать о своих страданиях, а недоверчивых умолкать.
Живя поневоле в одной палатке с Рамиресом, Туахала по-прежнему не отвечала ни на один вопрос. Проходивший однажды мимо палатки предводитель омагуа заметил девушку и остановился как вкопанный. Туахала была одета в белый плащ из шерсти ламы, добытый Рамиресом той страшной ночью в разграбленной деревне. Индеец словно завороженный уставился на красный узор плаща. После долгих расспросов выяснилось, что омагуа враждуют с племенем Туахалы.
С тех пор Рамирес следил, чтобы омагуа не подходили больше к его палатке, и днем завешивал вход одеялом. Часто он сидел с Туахалой наедине. Она не закрывала глаза, не отворачивалась от него и не пыталась сопротивляться, когда он привлекал ее к себе. Но даже прижавшись лбом к ее лбу, он не встречал ее ответного взгляда.
Время от времени больной генерал осведомлялся, удалось ли Рамиресу выведать у пленницы путь в страну золота. Вопросы начали повторяться все чаще. Рамиресу уже приходилось сдерживать глухое раздражение, поднимавшееся в нем, как только посланец Писарро входил в палатку.
Каждое утро, просыпаясь от криков попугаев, он видел Туахалу, сидящую на корточках с закрытым лицом у задней стенки палатки. Однажды он нашел у нее маленький нож, похожий на кинжалы, какие носили некоторые испанцы. Вырвав нож у нее из рук, он даже не подумал, что девушка могла заколоть его во сне.
— Педро! Откуда у нее нож?
Индеец скорчил испуганную гримасу. Рамирес схватил его за плечо.
— Не знаю, ваша милость, — пробормотал Педро.
Рамирес встряхнул его, потом вдруг отпустил и тихо сказал:
— Смотри, если она что-нибудь сделает с собой — сегодня или через месяц, все равно! Слышишь?
Глаза Педро расширились, он кивнул.
— Я тебя убью, понял?
— Да, ваша милость!
На следующее утро Туахала не дотронулась до фруктов, которые пододвинул к ней Рамирес. Это озадачило его. Протянул ей кусок мяса. Девушка не взяла его. Не обратила она внимания и на кокосовый орех, который Педро подал ей, расколов камнем. Он принес чашку с водой и поставил перед Туахалой. Она не стала пить.
— Что с ней, спроси! — не выдержал Рамирес.
Туахала не отвечала.
Он положил мясо ей на колени. Через некоторое время взглянул на нее. Мясо лежало нетронутым.
Выросшая перед ним фигура Орельяны заставила Рамиреса очнуться. Он не заметил его приближения, мягкая земля приглушила шаги. Орельяна долго смотрит на смутившегося лейтенанта и наконец спрашивает, показывая на палатку:
— Ну как, заговорила?
Рамирес пожимает плечами. Орельяна продолжает:
— И есть тоже отказывается?
— Да.
Из-за деревьев медленно подходит Андре Дюрант и останавливается, вопросительно глядя на полковника.
— Хм, нужно во что бы то ни стало вырвать у нее сведения, ждать больше нельзя, — требует Орельяна. И, обращаясь к судовому плотнику:
— Как ты думаешь, Дюрант, когда мы спустим бригантину на воду?
— Через неделю — может быть.
— Что это еще за «может быть»?
— Сначала ее надо законопатить и просмолить, ваша милость.
— Ну, так приступайте!
— Хорошо сказать приступайте — а чем смолить, слюной?
Орельяна удивленно поднимает глаза.
— А ведь верно, черт побери, — говорит он в сердцах. — Где же взять смолу?
— Мы уж конопатим ветошью и листьями, — замечает Дюрант. — Да только без смолы все равно пойдем ко дну.
Подумав немного, Орельяна советует Рамиресу:
— Попробуйте разыскать у индейцев что-нибудь похожее на смолу, не то мы застрянем в этом проклятом лесу. И доложите генералу, — добавляет он. — А я пока пойду взгляну, как они там конопатят листьями.
Рамирес идет к ярко-красной палатке Писарро, которую двадцать индейцев тащили сюда из Кито через горы, по непроходимым зарослям, глубоким болотам и затопленным лесам.
В палатке светло: перед входом горят два костра, в которые Мигелито, краснокожий слуга Писарро, днем и ночью подкладывает сучья и сухую стружку. Генерал зябнет. Завернувшись в одеяла, он скорчился на постели из пальмовых листьев. Щеки у него ввалились и обросли густой бородой, лицо стало желтым и морщинистым.
Читать дальше