Иван Фирсов - Федор Апраксин. С чистой совестью

Видимо, казни приелись и царю. Оставив Ромодановского заканчивать розыск, он уехал в Воронеж. Федору Головину напомнил:

— Отпиши на Венецию, отзови срочно Федосейку Скляева да Верещагина Лукьяна. Досмотр за новым кораблем им поручим. Пускай иноземцы знают: и наше племя корабельщиков подрастает.

— Вытянет ли Федосей самолично сию ношу?

— Мы с ним в Англии не один кораблик на воду спустили. Главное в чертежах зело кумекает, головастый… Сам-то следом езжай с Апраксиным и Крюйсом.

Апраксин перед отъездом в Воронеж имел разговор с матерью. Домна Богдановна постарела, сгорбилась.

— Пелагеюшка теперича ребенка не уродит, так получилось. Однако она мне нынче заместо дочки, родная. Ты поезжай покуда, оглядись, там видно будет…

В Воронеже возле достроечной пристани высились корпуса фрегатов. Их срочно готовили к весне в поход в Керчь, сопровождать посольство. Кое-где на них уже торчали мачты. Дальше вдоль береговой черты на стапелях чернели остовы недостроенных галер. Ни на фрегатах, ни на стапелях не было видно людей. По берегу бродили одинокие мужики с топорами за кушаками, кое-где тесали доски, на галерах полдюжины плотников подгоняли шпангоуты.

Первым делом Петр зашагал на фрегаты. По мосткам привычно взбежал на крайний корабль. На палубе у комелька грелись на корточках плотники.

— Едрена мать, — загремел гневный голос, — рассупонились! За что деньгу вам платят, хлеб жрете задарма.

Откуда-то сзади подбежал испуганный адмиралтеец Протасьев.

— Государь великий, — залепетал он, — как указано было приостановить поделки все…

— Болван! Сказано было про галеры, что на стапелях. Корабли-то не останавливать, а передать под начало аглицких мастеров или датских. В плавание их снарядить к Азову.

На пристани появились мастера-иноземцы.

— Поздорову, Джон и Осип, — подозвал их Петр, — чего жеманитесь, дело делать надобно. — Петр представил их Апраксину и Крюйсу: — Знакомьтесь, вам у них корабли принимать.

Англичане Джон Ден и Осип Най смущенно переглядывались. В Воронеж они приехали недавно.

— Плотников мало, дерева тоже.

Петр сверкнул на Протасьева:

— Леса мало?! А куда тащат бревна вкруг Воронежа? Сам зрел по дороге.

Протасьев побледнел, задрожал, повалился в ноги:

— Пощади, государь, стараюсь я.

— Ладно, — остывая, сказал Петр, — то прознаю все. Немедля всех плотников на корабли, а вы, робята, — кивнул англичанам, — ныне обращайтесь ко мне, ежели я в отъезде, к Федору Апраксину.

Вечером наконец-то закончил чертеж нового корабля. Понравился всем, а Головин нахваливал:

— Пропорции изрядные, длиной сто осьмнадцать фут, шириной тридцать. Сам Крамартен не вычертил бы.

— А пушек-то полсотни восемь, — поддакивал Меншиков, — такого кораблика на Руси еще не бывало.

— У «Скорпиона» шесть десятков, — поправил Апраксин, — а прозвище какое определил, Петр Лексеич?

— А твое суждение каково?

Апраксин не ждал вопроса, помолчал, потом нашелся:

— Кораблик начальный своими руками ладим, а все от Бога-то идет.

Петр на лету подхватил:

— Стало, обзовем «Божье предвидение», а штоб иноземцы не докучали, станем и по-латини величать «Гото Предистинация».

Закладывали корабль торжественно. Окропил киль воронежский архиепископ. Чтил его царь за благоволение флоту. Пожертвовал все свои деньги на строительство кораблей для Азовского моря. Священники чадили кадилом, певчие славили ковчег, палили пушки.

Начал закладку царь, а потом вся компания, как водится; вколотили по гвоздю в киль, после чего «веселилися довольно».

Тост произнес Петр:

— Сей корабль, како первый россиянами излаженный, «Божье предвидение», долгие лета ему возжелаем и штоб грозою нехристей стал на рубежах морских.

На рассвете царь с топором в руках появился на стапеле. Отбирал сухую древесину на шпангоуты и вычерчивал, обозначая профиль первого кормового шпангоута.

Рядом трудились с топорами Меншиков, Апраксин. Головин ходил с чертежом, объяснял мастеровым размерения.

— Федосейка где-то запропастился, — недоумевал Петр, — кроме него, некому поручить корабль. Мне-то в отъезд скоро.

— Где-нито в пути, дороги-то перемело, объявится, — успокаивал Меншиков.

В середине декабря Скляев с Верещагиным предстали перед царем. Вид у них был виноватый. Друзья переминались, переглядывались, пересмеивались.

— Бес попутал, Петр Лексеич, — начал Скляев, — по отечеству-то соскучились, ну в Первопрестольной душу с Лукьяном отвели. Время позднее, где-то в Мясницком переулке солдаты нас задрали, мы при шпагах были, спуску не дали. А те донесли в Преображенский. В холодной отоспались. Плетьми князь-кесарь угостил…