Владимир Шатов - Между жизнью и смертью

- Куда делись краски? - недоумевал широко шагавший Петька, враз повзрослевший от свалившегося на семью горя. - Дома, улицы и лица людей стали безрадостными, как будто кто-то невидимый стёр властной рукой все цвета жизни.

А ведь летом всё было иначе, и долго усидеть на одном месте Петька не мог, характер не позволял. В самодельных сандалиях и в шортах, сшитых из отцовской брезентовой спецовки, окантованных понизу красной полоской, поначалу без рубашки, а потом в майке с короткими рукавами, он неутомимо гонял тем летом по окрестностям.

- Тише ты неугомонный, – шутя ругал его батя, любуясь сыном, названным в память погибшего брата. - Смотри, шею не сломай…

Лето 1937 года оказалось неимоверно жарким и пыльным. Дождя не случилось целый месяц, словно природа копила на будущее пресные слёзы...

- Вот так удача! – в июле Петька натолкнулся на нечто необычное.

В саду подле Успенского собора, в старом заброшенном доме он обнаружил огромное количество книг, да каких! Полные собрания сочинений русских классиков, а также зарубежных. Майн Рид, Вальтер Скотт, Фенимор Купер, Конан Дойл, Джек Лондон, Жюль Берн, Мопассан, А. Дюма, книги самых знаменитых детских писателей валялись там огромной кучей. С этого дня Петька начал читать запоем. Особенно нравились ему фолианты русских сказок в сафьяновом красном переплете с заглавием сусального золота и красочной окантовкой по страницам. Былинные герои книг «Бова Королевич», «Еруслан Лазаревич», «Илья Муромец», «Василиса Прекрасная» покорили его.

- Жили же люди! – вздыхал он бессонными ночами, читая их при тусклой свечке, а иногда и при луне. - Были времена… Не то что наше, скучное и спокойное.

Петька мог читать, не отрываясь, с вечера до рассвета. Матушка Антонина Ефимовна была очень экономна и, жалея его здоровье, как она говаривала, вечером отбирала настольную керосиновую лампу:

- Хватит читать.

- Ну, ещё немного…

- Глаза испортишь, – сетовала она, не понимая в кого, пошёл слишком грамотный сын. - Лучше бы поехал к родне в Ялту, накупался бы в море вдоволь.

- Что я там не видел? – возмущался учёный отпрыск. - Надоело! И так каждое лето в деревне.

Непослушный сын садился на подоконник и при полнолунии читал Дюма «Три мушкетера». Мягкий свет тучной луны, силуэт раскидистой вишни под окном, доносившееся близкое журчание речки Кальмиус и воображаемые герои. Полная идиллия!

- Вот бы стать писателем! – мечтал впечатлительный подросток. - Только что мне описывать? Ничего примечательного в нашей жизни нет.

Петька часто исчезал из дома на целый день. Неподалёку располагались посёлки, греческий и еврейский. Он любил играть с еврейскими ребятами, ему нравилось, что они интеллигентны и музыкальны. Некоторые из них играли на скрипке, виолончели и фортепьяно. Заходил он иногда, чтобы посмотреть и в синагогу. Особенно нравилось ему, что нельзя работать в субботу.

- Шесть дней в неделю предназначены для человека, - часто учил непоседливых мальчишек рабе Ицхак. - Шабат для Бога!

Греческие ребята не пускали русских сверстников в свой сад Тэтэн-Годе. Попадётся кто, того побьют слегка и выдворят из сада.

- Не тронь наших красавиц чернооких!

Петьку они пускали, принимая за своего. Он был загорелый до черноты, носил вышитую тюбетейку. Ходил когда-то давно даже с месяц к ним в школу, изучал греческую письменность и язык.

Тогда Петька поинтересовался у матери, почему его пускают даже за парту, а других нет. Матушка неохотно объяснила, что её бабушка и дедушка по материнской линии была чистокровные греки, из так называемых приазовских эллинцев.

- Вот и ты смахиваешь, видать, на них, - говорила она. - Такой же шустрый.

Переходя трамвайные пути, Петька подробно вспомнил, как в начале тридцатых годов их семью потрясло сообщение о выселении в Нарымский край деда матери Трифона Алексеевича Пахлеаниди.

- Главное, за что? – недоумевал подросток.

Прадед всю жизнь прожил в азовской Ялте и сроду не нанимал батраков. Наследовал крепкое хозяйство от своего отца, никогда не знавшего отдыха от работы в поле. А чтобы семейные не разленились, зимой гонял ямщину с солью из Бахмута по чумацкому шляху в Россию. Это была старинная греческая семья, патриархальная и православная. Увезли Трифона Алексеевича почти со всей семьёй в Красный Яр, за Томск. Обчистили донага, забрали всё нажитое за то, что жил «крепко», хотя мясо на обед дозволялось только в праздники… Отец Петьки жалел неудачливого родственника: