Наталья Иртенина - Нестор-летописец

— А все же остерегся бы ты, отче, — попросил Янь Вышатич. — Святослав хотя и чтит тебя светочем, но с досады на твои слова сам не свой сделался.

— С беззаконием не примирюсь, — стоял на своем игумен, — и в молебнах велел поминать киевским князем Изяслава, а не Святослава… А скажи-ка мне, боярин, — Феодосий переменил мысль, — какую это напраслину возвел черниговский князь на брата? Не верю я, что Изяслав мог на младших братьев злое умыслить. Не оклеветали ль христолюбца?

Воевода поведал старцу о злополучной грамоте, украденной с митрополичьего двора и распалившей Святослава.

— Видел ли ты оную грамоту, боярин?

— Все видели ее, отче. Для князя она — что знамя впереди дружины.

— А не подметная ли грамота? — задумался Феодосий.

— Изяславовы бояре на том и стояли. Да не в том беда, отче, какая она, а в том, что князю она — все равно что коню, бегущему вскачь, удар плеткой. Святослав и без этой грамоты нашел бы причину пойти войной на киевского князя. А то и причины бы не дождался.

— Но ты все же, боярин, — думал о своем игумен, — допытайся, откуда у Святослава взялась эта причина. Кто дал ему в руки грамоту и кто таков этот тать на митрополичьем дворе. Исполнишь мою просьбу?

— Исполню, отче.

Подходя с воеводой к деревянному храму, уже наполненному черными рясами братий, Феодосий поделился совсем иным замыслом:

— Хочу перевести церковь на новое место и поставить ее в камне, просторной сделать. Эта давно уже не вмещает всех.

— Так поставь, отче, — рассеянно молвил боярин, присматриваясь к толпе чернецов. — Где-то тут мой книжный отрок?..

Несда сам его увидел, кинулся навстречу. Они обнялись.

— После, после наговоритесь.

Феодосий взял послушника за плечо и легко подтолкнул обратно к церкви.

В тот же день обитель взволновала еще одна весть, на короткое время отодвинувшая в тень княжьи угрозы.

К вечерней трапезе привели, как обычно, расслабленного умом брата Исаакия. По обыкновению, усадили его отдельно от всех, положили на стол хлеб, поставили блюдо вареных овощей. Повредившийся от бесов монах встал на ноги лишь полгода назад. Как младенца, его научили ходить и силой водили в церковь, куда он поначалу совсем не стремился. Потом так же приучили брать в руки хлеб. Пока он не уразумел, что к чему, целую седмицу оставался голодный.

В тот вечер вдруг заметили, что по лицу порченого монаха текут быстрые слезы.

— Ешь, брат Исаакий, ешь, — ласково сказали ему, окружив. — Игумен Феодосий за тебя день и ночь молится.

Но тот бросил хлеб на стол и горестно промычал:

— Они м-мне: м-мы — ангелы… Одолели, вороги.

В трапезной водворилась изумленная тишина, которую оборвал вскрик:

— Исаакий заговорил!

И до самой темноты из пришедшего в разум монаха тянули слово за словом, пока игумен не погнал всех в кельи. Дознались-таки, как повредился несчастный Исаакий. Сидел он сиднем в своем затворе семь лет, питался одной просфорой через день, тело удручал заскорузлой козлиной шкурой. Встать в этом затворе можно было лишь скрючившись и шаг сделать только один. За этими-то трудами Исаакий и позабыл, что лукавые бесы люто воюют с монахами и, как на всякой войне, надобна неусыпность. Погасил он как-то раз свечу, а вместо крохотного огонька в пещере вдруг засияло солнце. Свет, будто ножом, резанул Исаакию очи. Едва оправившись, он узрел перед собой двух светлооких и огнелицых, которые назвались ангелами. «А за нами, — сказали, — сейчас придет Христос. Грянься оземь и целуй землю перед ним». Исаакий, обомлевши и мысли растерявши, так и сделал. И тут же услышал над собой дикий хохот, узрел верченье и коловращенье вокруг. «Наш ты теперь, Исаакий, наш вовеки!» Тот, которого назвали Христом, взял монаха за нос и стал крутить по келье: «А спляши-ка нам, Исаакий!» Прочие принялись бить в бубны, дуть в сопели, затрещали трещотками, зазвенели гуслями. Исаакий все крутился и подпрыгивал, по-козлиному тряс головой, ударял пятками в землю. Только под утро его оставили — бросили полумертвого и ушли. Напоследок пообещали: «Теперь скоро к нам придешь, Исаакий, не отвертишься!»

Услыхав этот рассказ, чернецы расходились на ночь уязвленные. Сокрушались тем, как обидно посмеялись и надругались бесы над их собратом-монахом. «Уж теперь не будет им от нас пощады, — говорили между собой некоторые, все больше молодые. — Теперь-то знаем их хитробесные козни и не дадим спуску». Был среди них совсем юный монашек по имени Никита. Исаакия он в тайне от всех запрезирал и сам решил затвориться в пещере, когда наберется немного опыту. «От меня бесам и подавно тошно придется, — грезил он. — Все зубы себе обломают и от хозяина своего за нерадивость получат по рогам».