Наталья Иртенина - Нестор-летописец

Корыто продвинулся к выходу.

— Это все Топляк, — сказал он, облизнув губы, облепленные коростой. — Он меня на дело подбил. А потом жило перепутал. Мы грабить не хотели. Только ножиком чик и все.

Он сделал еще шаг.

— Пошто? — изумился Григорий.

— Велено было и уплочено. Только не тебя, а этого… Федосия.

Тать добрался до ободверины.

— Пошто? — сильнее недоумевал чернец.

— А я откель знаю? Я того, кто велел, не видел. С ним Топляк обговаривал дело.

Корыто встал на выходе.

— А! — вспомнил он. — Топляк его гречином назвал. Ну бывай, чернец.

Он хлопнул дверью и убежал.

Григорий медленно приходил в себя от услышанного. Бывало, конечно, и много раз, злобились на игумена Феодосия и князья, и епископы, и бояре. Искушали в словопрениях, грозились изгнанием, ругали почем зря, срамили и подвергали глумам. А одолеть не могли и отскакивали от блаженного старца, облеченного в броню веры, как острое железо от твердого камня.

Но вот так — подсылать кромешников-убийц… Григорий размазал по щеке невольную слезу и решительно направился искать игумена.

— Пустое это, чадо, — сказал Феодосий, выслушав. — Прежде смерти никто не умрет, а она от Бога.

Григорий только руками развел.

Старец, твердо втыкая игуменский посох в землю, зашагал к своей келье. Внутри еще горел свет. За низким столом на короткой и узкой лавке сидел Никон. Всю ночь писал, а теперь сложил руки на листе пергамена, на руки уронил голову и спал.

Феодосий прижал пальцами огонек свечи, убрал со стола бронзовую чернильницу византийской работы с фигурками святых по бокам. С улыбкой положил руку на плечо книжнику.

— Просыпайся, отче Никон! Новый день настал.

Монах поднял голову.

— Послушай, какой помысел послал Господь мне на ум, отче Феодосий, — бодро сказал он, будто и не спал. — Ведомо тебе, что, бывши в Тьмутаракани, вел я записи о случавшихся там делах. Ты сам видел те записи, что я привез с собой. Теперь хочу составить полное повествование о земле Русской, по летам расписанное, сиречь летописец. Оный труд послужит и к просвещению Руси, и к величию ее во имя Господне.

— Это что же, греческий хронограф на русский лад? — улыбался игумен.

— Лучше. Ты, Феодосий, знаешь, что не люблю я греческих обычаев и ничего из них не возьму. Хотя и у греков есть хорошее, но Господь меня иному надоумил. Благослови, отче игумен, на великий труд!

Книжник опустился на колени и преклонил голову. Феодосий возложил на него ладонь и перекрестил.

— А заутреню все же не пропускай, отче Никон, прошу тебя.

В год 6580-й от Сотворения мира трое князей Ярославичей торжественно и прилюдно примирились меж собой. Клятвенно обещались дружить и миловать друг друга, а ссоры и свары решать полюбовно. Кто ж знал, что не пройдет и года, как они смертельно разругаются.

Жить в любви и не перебегать друг другу путь наказал сыновьям перед смертью отец. Старый князь хорошо знал, о чем говорил. Великий каган Ярослав на своей шкуре испытал, каково без любви делить с братьями княжение на Руси. Но тогда он еще не был ни великим, ни каганом. Сидел в Новгороде и боялся, что отец пойдет на него из Киева войной за отказ платить новгородскую дань.

Князь Владимир, однако, вдруг помер. Старшим его сыном считался приемыш Святополк, а любимым был Борис. Святополк оказался тогда ближе к великому столу. Ему и пришло в дурную голову: «Перебью всех братьев и один завладею Русью». Киевским людям принялся раздавать подарки, к Борису же послал вышгородских бояр, чтобы убили его. Из дружины при Борисе оставалось несколько отроков. Остальные ушли, когда князь объявил им: «Не хочу поднимать руку на старшего брата, пускай он отныне будет мне вместо отца». Таких заявлений испокон веку на Руси не делали, и кмети Бориса не поняли. Потому подосланные бояре с делом худо-бедно справились. Князь и сам не противился им. Молился со слезами: «Сподобь, Господи, принять страдание во имя Твое и ради любви к Тебе и не вмени брату во грех. Если кровь свою пролью, буду мученик Тебе».

Довольный его смертью Святополк вошел во вкус. Обманом вызвал из Мурома младшего, еще безусого Глеба. Но доплыть до стольного града не дал ему. Такие дела лучше проворачивать подальше и потише. К Глебу отправилась шайка убийц. Его лодью обнаружили под Смоленском. Князя накануне ошеломила весть от Ярослава, что Борис мертв, а Святополк — гнусный предатель и братоубийца. Борис был для Глеба любимым братом, образцом подражания, и мысли о противлении также не возникло. «Увы мне, Господи, — взмолился князь, — лучше бы мне умереть вместе с братом, чем жить на этом свете, полном лжи». Посланцы от Святополка захватили лодью и собрались уже прирезать Глеба. Князь объяснил им суть дела: «Закалаете меня, как агнца, перед Господом». Но зарезал его свой же холоп-повар, одуревший со страху при виде злой своры.