Иван Родионов - Жертвы вечернiя

И ему казалось, что галки и кричали, и летали въ пустомъ небѣ какъ-то особенно: крикъ ихъ былъ похоронно-гармониченъ, взмахи крыльевъ рѣзко-отчетливы, точно онѣ не въ воздухѣ летали, а рѣзали крыльями что-то густое и упругое и этимъ птицы вѣщали ему о великомъ, непоправимомъ несчастіи, съ нимъ случившемся и о чемъ-то надвигающемся еще болѣе горестномъ и грозномъ.

Кто-то грубо и съ силой дернулъ его сзади за плечо и обдалъ отвратительнымъ сивушнымъ запахомъ.

Юрочка съ болѣзненной гримасой глубокаго страданія и брезгливости на лицѣ повернул-ся.

Передъ нимъ стоялъ красногвардеецъ, обвѣшанный черезъ грудь и плечи крестъ на крестъ пулеметными лентами.

Юрочкѣ какъ-то особенно ярко и нестерпимо рѣзко бросилась въ глаза его густо-красная, сытая, обвѣтренная рожа съ выдавшимися, на подобіе тяжелыхъ лошадиныхъ ганашей, толстыми костями и мускулами челюстей.

Красногвардеецъ волочилъ по землѣ ружье, какъ палку.

И это замѣтилъ Юрочка.

Мама сидѣла на землѣ и была точно помѣшанная.

Она, какъ на смерть подстрѣленная птица, схватившись рукой за сердце, всѣмъ корпусомъ металась изъ стороны въ сторону, не будучи въ силахъ встать на ноги и съ выраженіемъ отчаянія и растерянности въ блуждающихъ глазахъ, внѣ себя что-то шептала.

— Чего тутъ раскудахтались, буржуи?! Тсс! Будя!..— Тутъ слѣдовало непередаваемое по своему безстыдству и омерзительной гнусности ругательство. — Ежели признали за своего, такъ и обирайте скорѣича отселева эту падаль. Неча нюни распускать. Чего долго короводи-ться съ вами! Знаемъ васъ. Попили нашей кровушки. Теперя шабашъ...

Юрочку сотрясло всего.

У него вспыхнули глаза, все передъ нимъ позеленѣло и закружилось вихремъ. Онъ видѣлъ передъ собой только толстое лицо и фигуру торжествующаго животнаго. Отъ душившей его ненависти онъ не могъ выговорить ни одного слова.

Одинъ мигъ онъ хотѣлъ вцѣпиться въ толстое горло этого гнуснаго двуногаго гада и мысленно измѣривъ обоюдныя силы, не сомнѣвался, что тотъ и спохватиться не успѣетъ, какъ онъ, Юрочка, задушитъ его, вытрясетъ изъ его неуклюжаго, дюжого тѣла растленный, мерзкій духъ.

Подошелъ другой красногвардеецъ, постарше.

— Обирайте скорѣича, разъ разрѣшено... Чего? Дома поплачете. «Москва слезамъ не вѣритъ»... — чувствуя опасное настроеніе юноши, безъ злобы, примирительно сказалъ подошедшій.

Юрочка на мигъ безучастно, но упорно посмотрѣлъ на говорившаго и снова перевелъ глаза на перваго.

— Ишь глазы-то вытаращилъ, што твой волкъ...— опѣшеннымъ тономъ вполголоса пробормоталъ первый, опасливо уходя въ сторону отъ преслѣдующаго взгляда Юрочки. — Сказано — обирайте, ну и обирайте...

— А вы, товарищъ, не очинно-то дерите глотку, не распоряжайтесь. И безъ васъ все справится, какъ слѣдоваетъ, — строго замѣтилъ второй.

— А што-жъ?

— А то... Здѣся вамъ не мѣсто. Ваше здѣся мѣсто, што-ли?! Ваше мѣсто у воротъ. Туда и ступайте.

— Знаю... и безъ васъ.

— То-то. Знаешь да не сполняешь. А ворота брошены безъ призору... — ворчливо сказалъ второй красногвардеецъ, видимо, старшой между равными.

Толсторожiй, таща за собой винтовку, съ шапкой, неловко и нахально, не по-солдатски, а по-хулигански сбитой на самый затылокъ, при каждомъ шагѣ отчетливо переваливаясь полушаріями толстаго зада и широко разбрасывая на ходу свои руки, съ нарочно независимымъ, безпечнымъ видомъ озираясь по сторонамъ, лѣниво пошелъ къ воротамъ.

«Мнѣ, молъ, на все наплевать. Мнѣ самъ чортъ не братъ!» — лѣзло изъ всѣхъ поръ его хамски-самодовольнаго, сытаго тѣла.

Юрочкѣ долго пришлось бѣгать по улицамъ и переулкамъ въ поискахъ за дрогалемъ.

Наконецъ, дрогаль нашелся, но за перевозку тѣла отца на квартиру заломилъ неслыханную по тогдашнимъ временамъ цѣну.

Душевно и физически разбитую мать Юрочка заботливо усадилъ на извозчика и отправилъ домой, самъ же пошелъ за дрогалемъ.

Всѣмъ происшедшимъ Юрочка былъ глубоко потрясенъ. Онъ еще не могъ вполнѣ разобраться въ своихъ тяжкихъ ощущеніяхъ и мысляхъ, зналъ только, что всѣ прежнія представленія его о жизни, о гуманности, о свободѣ, братствѣ, равенствѣ совершенно опрокинуты, разбиты и втоптаны въ грязь и кровь.

Одно несомнѣнно, что отсюда, съ этого грязнаго двора, гдѣ пролита кровь его отца, откуда онъ увозилъ его трупъ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ въ своемъ юномъ, дотолѣ не знавшемъ злобы, сердцѣ уносилъ непримиримое ожесточеніе и ненависть ко всѣмъ тѣмъ преступнымъ людямъ, которые стали безконтрольными и жестокими распорядителями жизнью и имуществомъ несчастныхъ, обманутыхъ и преданныхъ русскихъ людей.