Иван Родионов - Жертвы вечернiя

Вагонъ до такой степени былъ набитъ неработавшими рабочими, сбѣжавшими съ фронта солдатами, праздными мужиками, матросами, бабами и дѣтьми, что люди сидѣли, стояли, ѣли, пили и спали не только на диванахъ, креслахъ, на полу, въ проходахъ и отхожихъ мѣстахъ, но даже и другъ на другѣ.

Все это распущенное человѣческое стадо орало, кричало, спорило, ссорилось, грозило, по всякому поводу и просто безъ повода бранилось ужасающей, омерзительной руганью.

Бранились всѣ: больше всего мужчины, но не уступали имъ въ грубости и отборности словечекъ и бабы.

Угрюмыя, злыя дѣти во всемъ являлись подражателями взрослыхъ.

Юрочка, уже достаточно познакомившійся съ мужицкой руганью въ Москвѣ и въ деревнѣ, здѣсь наслышался такихъ «перловъ» народнаго краснорѣчія и въ такихъ недопустимыхъ для уха нормальнаго человѣка кощунственныхъ сочетаніяхъ, что о существованіи такихъ смрадныхъ словечекъ онъ и не подозрѣвалъ и временами отъ нихъ его тошнило.

Казалось, что вѣками накопившаяся въ темныхъ нѣдрахъ русской народной стихіи зависть, злоба, низость, гнусность, хамство, ненасытимая жажда насилій, крови, грабежа и воровства, получивъ свободу, вдругъ пробудились и подобно чудовищному гигантскому нарыву, какъ грязная вода черезъ развороченную плотину, съ угрожающимъ шумомъ и ревомъ прорвались и своимъ гнойнымъ зловоннымъ, буйнымъ разливомъ съ неудержимо-бѣшеной силой захлестнули всю великую, необъятную русскую равнину, сокрушающими потоками неся свой тлетворный, смердящій прибой къ еще неопакощеннымъ гнусной заразой здоровымъ окраиннымъ берегамъ.

Передъ границей Донской области вагонъ стремительно опустѣлъ.

Безбилетную, грязную, своевольную, буйную публику точно волной смыло.

Вдругъ стало тихо, свѣтло, просторно, точно пронесся свѣжій вѣтерокъ и унесъ всю нечисть, всю пыль, вонь и смрадъ.

Въ вагонѣ появились съ самой Москвы отсутствовавшіе кондуктора и поѣздная прислуга.

Юрочка въ началѣ не довѣрялъ своимъ глазамъ и недоумѣвалъ, потомъ съ наслаждені-емъ потянулся всѣмъ тѣломъ и прошелся по вагону, чтобы хоть немного размять свои затекшіе отъ долгаго почти неподвижнаго сидѣнія члены.

На слѣдующей станціи въ вагонъ вошелъ хорошо одѣтый, серьезный, молодой казачій офицеръ въ сопровожденіи трехъ вооруженныхъ, подтянутыхъ, опрятно и по формѣ до-революціоннаго времени одѣтыхъ казаковъ и потребовалъ какъ у Юрочки, такъ и еще у трехъ оставшихся пассажировъ проѣздные билеты.

Юрочка слышалъ, какъ пройдя въ сосѣднее отдѣленіе, тотъ же офицеръ предложилъ находившимся тамъ мужикамъ, солдатамъ и бабамъ немедленно пересѣсть въ вагоны 3-го класса, въ виду того, что они незаконно заняли здѣсь мѣста..

«Привилегированные» пассажиры, видимо, были удивлены и возмущены такимъ непочтительнымъ предложеніемъ.

Поднялся грубый, вызывающій, возбужденный галдежь.

Истеричный, визгливый голосъ одной бабы сразу покрылъ всѣ другіе гудящіе голоса.

— А ты намъ мѣста тамъ отыщи. Мѣста отыщи. Сами, што ли, искать будемъ?! Тогда можетъ и перейдемъ. Вишь какой прыткой выискался! Видали такихъ-то... и не такимъ глотку зажимали... И тебѣ зажмемъ. Не зажмемъ, што ли? Поглядимъ на тебя?

— Я попрошу васъ не тыкать... — сдержанно замѣтилъ офицеръ.

Но баба не унималась.

— Съ самой Москвы такъ-то ѣдемъ, и никто слова не сказалъ. А то ишь ты... отыщи мѣста. Вотъ и весь сказъ. Съ самой Москвы такъ-то ѣдемъ…

— У васъ въ Москвѣ и людей рѣжутъ и грабятъ, — возбужденно возвразилъ офицеръ. — А у насъ область Войска Донского, гдѣ законъ и порядокъ...

— А наплевать мнѣ на твою область! Ишь ты... сказано тебѣ, не пойдемъ отселева! — взвизгнувъ во весь голосъ заорала баба.

Другіе голоса загалдѣли еще возбужденнѣе и громче.

— Взять ихъ! Въ шею! Живо! — сурово и властно, покрывая всѣ голоса, вдругъ загремѣлъ выведенный изъ терпѣнія офицеръ. — Ахъ, вы, хамы... Ишь зазнались, поскуды вонючія! Еще и глотку драть... Морды вамъ не натрепали. Такъ прикажу — живо натрепятъ. Вонъ, свинота! И безъ раз-го-воровъ!

— Ну, тетки, дяди, вонъ, вонъ, пожалуйте, честью просять... — говорили казаки, быстро прокладывая свои проворныя руки и плечи къ заносчивымъ пассажирамъ.

За окно полетѣли на платформу сумки и котомки. — Намъ растобаривать съ вами неколи. А ежели чуть што зашабаршите, такъ недолго вашего брата и за петелы да святымъ кулакомъ по окаянной шеѣ... И рахунки-то свои поживѣе собирайте. У насъ тутъ не Москва...

Мужики и бабы вдругъ молча, поспѣшно зашевелились, хватая свои вещи и толпясь у выхода изъ вагона.