Иван Родионов - Жертвы вечернiя

Юрочка собственными глазами видѣлъ, какъ въ томъ дворѣ, въ которомъ онъ находился, юнкера-артиллеристы по приказанію начальства рубили палашами передки и дубовыя колеса пушекъ, вынимали замки, а потомъ построившись, недовольные и сумрачные, не оглядываясь на обезображенныя и брошенныя пушки, точно они совершили надъ ними что-то гнусное и стыдное, сконфуженно уходили въ пѣхотныя и кавалерійскія части, уводя съ собой и лошадей.

Бродившіе въ арміи слухи въ средѣ партизанъ производили тяжелое, болѣзненное впечатлѣніе, но никто изъ нихъ и не подумалъ ни о распыленіи, ни тѣмъ болѣе о какомъ-либо предательствѣ.

Настроеніе у юношей было глубоко подавленное, но они съ прежнимъ мужествомъ и самопожертвованіемъ готовы были и впредь безоглядно подчиняться своимъ начальникамъ и нести свой тяжкій кровавый крестъ.

Одиннадцать орудій со всѣхъ сторонъ безперерывно громили колонію, но люди, точно ихъ это мало касалось, не трогались съ своихъ мѣстъ.

Сѣрые, голубые и разныхъ темныхъ оттѣнковъ безстрашные глаза на молодыхъ, загорѣ-лыхъ лицахъ подъ вой и грохотъ шрапнельныхъ и гранатныхъ разрывовъ устремлялись вдаль.

Глубокая, безнадежная тоска свѣтилась въ нихъ.

О чемъ думали эти молодые, такъ много пережившіе люди?

О большевистскихъ шрапнеляхъ? Но развѣ на своемъ недолгомъ вѣку они мало видѣли ихъ? Развѣ не привыкли къ нимъ? О томъ, что ждетъ ихъ впереди? Но развѣ они сомнѣвались въ томъ, что участь каждаго изъ нихъ уже предрѣшена? Что они такъ же мужественно, и славно умрутъ на полѣ брани, какъ умерли уже многія и многія тысячи ихъ братьевъ и товарищей, умерли за обманутую и поруганную Родину, ту Родину, которая сейчасъ въ своемъ самоубійственномъ умопомѣшательствѣ ополчилась противъ нихъ — ея самыхъ вѣрныхъ, любящихъ и доблестныхъ сыновъ.

Нѣтъ. Объ этомъ они не думали. Безысходная печаль обуревала ихъ головы.

Они чувствовали себя осиротѣлыми, брошенными и глубоко скорбен о своей незамѣнимой утратѣ.

Зачѣмъ ты, вождь любимый, оставилъ насъ? Развѣ мы не оберегали тебя? Зачѣмъ на зло судьбѣ всегда игралъ своей безцѣнной головой? Зачѣмъ? Или не вынесла смердящей лжи твоя правдивая казацкая душа? Или твой духъ титана изнемогъ въ борьбѣ съ несметной ратью подлости и грязи, поднявшейся со дна? Вѣдь тучи комаровъ одолѣваютъ и слона. Мы это знаемъ. И что же вышло? Кто замѣнилъ тебя на посту отвѣтственномъ и тяжкомъ? Мелкіе, презрѣнные людишки съ душой трусливого пономаря, и посмотри, что сдѣлали они, лишь ты смежилъ на вѣки свои очи? Твоихъ подшибленныхъ орлятъ, безпомощныхъ и беззащитныхъ, предали на растерзанія, глумленія свирѣпому врагу... И что же дальше ждать отъ нихъ? Придетъ пора и въ свои сроки предадутъ они и всѣхъ насъ хаму, дабы спасти лишь свои шкуры.

Такія мысли бродили въ головахъ добровольцевъ.

Большевистская канонада по колоніи длилась до наступленія темноты.

Кавалерія днемъ отдыхала въ полѣ: обозѣ, которому въ страшной тѣснотѣ маленькой колоніи уже невозможно было держаться, еще засвѣтло окольными тропами, подъ рвущими-ся шрапнелями и гранатами былъ выведенъ въ поле въ верстѣ отъ Гначбау; пѣхота цѣлый день безъ передышки боемъ защищала отъ большевиковъ подступы къ колоніи.

Положеніе создалось критическое, такъ какъ у добровольцевъ оказалось не больше полдюжины снарядовъ, которыхъ берегли на самый крайній случай, а изъ артиллерійскаго парка всѣ патроны были уже розданы по рукамъ.

Передъ заходомъ солнца изъ обоза видно было, какъ, поднимая густыя облака пыли, мимо него окольною дорогою проскакала кавалькада изъ членовъ кубанскаго правительства

и рады съ охранявшимъ ихъ многочисленнымъ, отлично одѣтымъ, бывшимъ царскимъ казачьимъ конвоемъ, промчались еще какія-то конныя части и быстро скрылись изъ вида.

— Эти подлые трусы вонъ какъ охраняютъ свои драгоцѣнныя особы! — роптали въ обозѣ. — А насъ бросили на расправу большевикамъ. Эхъ, всталъ бы Корниловъ изъ гроба...

Стемнѣло. Сзади, влѣво отъ оставленной колоніи все еще часто сверкали вспышки выстрѣловъ и грохотали большевистскія пушки.

Въ обозѣ стали бродить тревожные, скверные слухи о томъ, что комаидованіе рѣшило пожертвовать ими, что боевыя чacти будто бы куда-то ушли.

Дѣйствительно, на военномъ совѣтѣ въ Гначбау остановились на мысли — въ крайнемъ случаѣ пожертвовать обозомъ и ранеными въ виду того, что безъ артиллеріи и даже безъ патроновъ при наличіи всего 1800-2000 бойцовъ немыслимо охранять обозъ въ 1500 повозокъ.