Нина Соротокина - Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны

— Друг мой, какая насмешка судьбы. Мне ведь тоже выпало дальнее путешествие. Я еду в Варшаву.

Но даю слово, как только я вернусь, долг будет возвращен сполна.

— Но я не могу ждать! — запальчиво воскликнул Матвей.

— Ну будет вам. Париж полон ростовщиков. Займите пока…

Матвею хотелось крикнуть: вот вы и займите! Но он только запунцовел, как рак, отвернулся к окну и стал выбивать пяткой дробь. Мысли в голове громоздились, как грозовые тучи: «Сейчас я вызову этого суетного, тщеславного, мелочного хлыща на дуэль… Для этого надо только сорвать парик с его надменной башки. А месье Гебеля, кота гладкого, в секунданты. Сюрвиль выберет шпаги… и отлично!»

Сюрвиль все еще улыбался снисходительно, но Гебель, недаром он был негоциант и атеист, почувствовал настроение русского гостя и, зная его горячий нрав, спросил голосом деловым и будничным:

— А велик ли долг?

Матвей назвал сумму.

— Насколько я понимаю, деньги, господин Козловский, нужны вам на дорожные расходы.

— Именно.

— И насколько я могу предположить, вы поедете тоже через Варшаву.

— Вероятно.

Гебель повернулся к Сюрвилю.

— А почему часть пути князь Козловский не может проделать в вашей карете? Это покроет большую часть долга, а недостающую сумму вы сможете вручить князю Козловскому в Варшаве. Я думаю, там вам легче будет раздобыть деньги. — Гебель сделал ударение на слове «там».

— Карета четырехместная, — раздраженно сказал Сюрвиль, всю его томность как рукой сняло, — но со мной едет Огюст Шамбер. И мы не можем обойтись без слуг.

— Я знаю про Шамбера. А от ваших слуг мало проку.

— Без моего Прошки я никуда не поеду, — быстро сказал Матвей, понимая, что разговор принимает серьезный оборот. — Не могу я бросить Прошку в Париже.

— Его к кучеру на козлы, — уверенно продолжал Гебель, доброжелательно глядя на Сюрвиля, и не поймешь, то ли приказывает, то ли уговаривает. — А лишний человек в карете не помешает. Кроме того, приятно оказать услугу русскому представительству.

— Ну, если вы настаиваете, — промямлил Сюрвиль, он был рассержен, а скорее обижен. Но, пожалуй, и это не точно. Просто Матвей никогда не видел месье Виктора столь серьезным.

— Ну вот и славно, — подвел черту Гебель.

— Когда вы едете? — Матвей все еще колебался, слишком уж все это было неожиданно.

— Думаю, дня через три. Вас известят. И поторопитесь с бумагами. Вам предстоит пересечь несколько границ. Впрочем, не мне вас учить.

Больше Матвей спрашивать ничего не стал. В конце концов — это удача! За три дня он успеет уладить дела в родном посольстве. Здесь он не видел затруднений. Письмо стряпчего должно послужить ему пропуском домой. У всех дети есть, всем опостылел закон о майорате.

Сборы были недолгими. Малые деньги на уплату долгов сами сыскались. Прошка прямо ошалел от счастья, Матвей и не подозревал в нем такой любви к отечеству. Все складывалось отлично! Тем неожиданнее оказалось для Матвея мелькнувшее вдруг искоркой чувство стыда и какого-то непереносимого неудобства перед Лизонькой Сурмиловой. Черт его дернул объясняться девице в любви! Но ведь он не знал, как сложится его судьба. Приди письмо из дома на день раньше, и не было бы этого трубного крика: «Вы моя обожаемая!» А Лизонька небось губы-то и распустила…

В безотчетном порыве он схватил бумагу в четверть листа и начертал: «Светлейшая Елизавета Карповна! Обстоятельства неожиданные заставляют меня оставить Париж». Он посмотрел в окно на мокрые от дождя крыши, покусал перо, почесал в задумчивости нос и добавил: «Уповаю на встречу, моя ненаглядная. Отдадимся в руки судьбы, и Бог нас не оставит. Твой Финист Ясный Сокол». Потом запечатал письмо сургучом и послал Прошку к посольскому секретарю Зуеву. Последнему он написал отдельное письмецо, мол, передал сей куверт Лизавете Карповне тайно… в собственные руки и все такое прочее. Но с передачей письма лучше не торопиться. Передай, мой друг, эдак дня через четыре… а лучше через неделю.

И вот уже осталась позади Сена с ее садами, домиками и гранитными мостами, скрылись в утреннем тумане дворцы, купола и шпили, и гора Мартр с ветряными мельницами, и умилительные рощицы и хижины Елисейских полей. Кольцо бульваров сомкнулось и, как волшебно очерченный круг, отгородило от Матвея древнюю Лютецию — блистательный Париж, счастливая жизнь в котором стала прошлым.

Грустно… Хоть и домой едешь, а грустно. Глядя в окно на розовеющие облака, Матвей вспоминал миниатюрную мадам Жюзак, особу пылкую и влюбчивую, модисточку Нинель из шелковой лавки, плутовку и амазонку мадемуазель Крис. Теперь без него, князя Матвея, потечет ее амазонская жизнь.