Виктор Ротов: Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

Борисовский затерзал меня разговорами о том, какой он культурный и начитанный человек. И когда я останавливал его, он витиевато этак извинялся и тотчас уходил. Или переключался на рассказы о своей жене — какая она у него невоспитанная и некультурная. Тушит окурки о подушку и руками ест суп из кастрюли. Я смеялся и не верил. И просил его познакомить меня с его такой «замечательной» женой.

Он принял это всерьез и однажды пригласил меня к себе домой. Жил он в щитовом домике в «четвертушке» (четверть четырехквартирного щитового дома).

Я увидел седую, рыхлую старуху, прокуренную до ногтей. С отрешенным взглядом. Не чесанную, наверное, со дня рождения. Она сидела на неприбранной кровати, курила. На нас, вошедших, не обратила никакого внимания.

Продолжала курить. Мы стали напротив нее. Только она нацелилась потушить окурок о подушку, Борисовский сказал мне:

— Вот видите! Окурки гасит о подушку. И говори, не говори ей — бесполезно! А еще была любовницей Савинкова!..

При упоминании фамилии Савинкова старуха подняла на нас глаза. Серо — голубые с «дымком».

Борисовский вдруг радостно оживился.

— Во! Она нас заметила. Обычно на меня — ноль внимания. Как будто я не существую.

Она долго смотрела на нас. Как‑то отрешенно. Вдруг разомкнула синюшные губы и проскрипела:

— Борис Викторович был поэт!

— Во! — взвился Борисовский. — Она меня забодала этим Борисом Викторовичем! Плешь уже проела…

— А ты не ревнуй. Его одного я только и любила в своей жизни. Чего уж теперь?.. — Она посмотрела мимо нас и отвернулась.

— Аудиенция окончена, — язвительно констатировал Борисовский.

Я поспешил к двери. Обстановка подавляла страшным ощущением могильника, в котором заживо похоронены эти люди. Удушающий запах пыли, захламленность, гирлянды паутины… Но сам Борисовский тянется в ниточку, старается блистать. Он при галстуке, выбрит. Правда, плешинами. Он горделиво показал мне уголок на кухне, где он «обитает» и где «не ступает нога эсерки».

Он говорил мне так: «Я — еврей, но я не люблю таких евреев, как моя жена».

— Почему живешь с ней? — недоумевал я.

Он забавно подкатывал глаза, давая понять, мол, что поделаешь? Один раз философски обмолвился:

— Все‑таки человек…

Из Сибири я перевелся в Краснодарский край в Хаджох, пос. Камменномостский Тульского района. Теперь это Майкопский район. Здесь, в Гузерипльском леспромхозе, я как‑то не припомню ни одного еврея. То ли их там не было. По крайней мере возле меня. То ли они там теряются между адыгейцами. Не припомню ни одного.

А вот когда меня перевели в Краснодар на МДК (мебельно — деревообрабатывающий комбинат), там уже во мне стало проявляться национальное осознание. Постепенно, как проявляется фотоснимок на фотобумаге, погруженной в проявитель. (Это 1961 год, мне тридцать лет).

Директором комбината был адыгеец Хачумис Чабытович (Евгений Петрович) Чубит. Главным инженером — еврей Адольф Григорьевич Чернин.

Здесь уже заметно культивировались национальные пристрастия. В руководящих и инженерно — технических кругах. Правда, делалось это скрытно. Старались делать это незаметно. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь: Чубит потихоньку поднимал по служебной лестнице своих соплеменников. Чернин — своих. Особенно усердствовал Чернин. Вокруг него почти откровенно группировалась беспардонная хищная стая молодых и не очень молодых специалистов, которых он опекал и поддерживал, как морально, так и материально. Некоторые из них действительно были специалистами, на которых опирался в своей работе главный инженер. А некоторые подкармливались за компанию.

Хорошо запомнил одного такого — Борис Исаакович Симкин. Бездельник и болтун высшей марки. А тоже в элитных ходил. С него, мне кажется, и началось пробуждение некоего внимания к этому народу.

Худощавый, легкий в движении, с лукавинкой в глазах, самовлюбленный человек. В разговоре по любому поводу он старался подчеркнуть свою исключительность и превосходство. Особенно смачно он распространялся о своей служебной незаменимости. Его россказни о том, какой он высококлассный специалист, стали у нас расхожими байками: «Ты уже как Симкин». Шли месяцы, годы, а он нам рассказывал одну и ту же байку о том, что Костромской комбинат, где он до этого работал, до сих пор «чихает» без него.

В жизни бывает такое, когда без толкового руководителя или специалиста предприятие действительно начинает давать сбои. Но мы‑то видели, как он здесь «работает». У нас в плановом отделе, когда он начинал «запускать», откровенно смеялись над ним. А с него как с гуся вода. Тут я и стал задумываться, почему этот плут и бездельник вращается в элитном кругу, жирует под крылышком главного инженера? Меня и «просветили» — «не надо быть семи пядей во лбу, надо быть всего лишь евреем.» Присмотрел — ся — действительно: круговая порука, привилегированное положение по сравнению с остальными; свой тесный круг, куда доступ только избранным; выгодные поручения, должности, повышение окладов и внимательное отслеживание «теплых» местечек и пристраивание на них своих, прибывающих невесть откуда и несть числа. Квартиры в первую очередь…