Нил Стивенсон - Смешенье

Мойше клятва вынуждала оставаться на суше. Позже Джек в ялике отправился на берег и застал еврея жующим тако.

— Моим бродяжьим башмакам не стоится на месте, — объявил Джек. — Думаю, завтра сколотим отряд из вакеро и десперадо и начнём снаряжать караван мулов.

Мойше дожевал кусок тако и старательно проглотил.

— Значит, новости хорошие.

— Мы гнусные еретики и барыги, нас надо бы гнать кнутами до самого Бостона, считает вице-король… но Эдмунд де Ат замолвил за нас словечко.

— Это версия Эда или…

— Так чёрным по белому написано в письме вице-короля, во всяком случае, если верить нашим грамотеям.

— Ладно, — с сомнением проговорил Мойше. — Не очень-то приятно зависеть от этого янсениста…

— Мы так и так от него зависим, — сказал Джек. — Помнишь малого, с которым мы договаривались в Санлукар-де-Баррамедо?

— Торгового агента? Смутно.

— Не обязательно помнить его самого; главное — категория, к которой он принадлежит.

— Испанских католиков, служащих ширмой для протестантских купцов…

— …потому что еретикам не дозволено торговать в Испании. Всё верно.

— Вице-королю нужна наша ртуть, — сказал Мойше, — но пока в Мехико есть Инквизиция, он не может позволить протестантам и еврею заключать сделки в его стране. Поэтому настаивает, чтобы мы нашли себе посредника из папистов.

— Верно, — отвечал Джек.

— И… можешь не говорить. Наш посредник — Эдмунд де Ат. Неспокойно мне.

— Тебе всегда неспокойно, и, как правило, по делу, — сказал Джек. — Только бога ради, оглядись и задумайся. Нам нужен католик, от этого никуда не деться. Эд как бельгийский янсенист самый некатолический католик, какого нам удастся сыскать, к тому же мы хоть что-то про него знаем.

— Знаем ли? Сказать о нём что-нибудь могла бы только Елизавета де Обрегон, а она была под его влиянием с тех пор, как очнулась.

Джек вздохнул.

— Надо ли говорить, что ты в меньшинстве?

Мойше передёрнул плечами.

— Не надо было давать вам право голоса… мой план этого не предусматривал.

— Мы не собираемся назначать его главным, — сказал Джек. — Он будет всего лишь нашим посредником здесь и в Лиме. Отправится туда на «Минерве», продаст ртуть, которую мы не разгрузим здесь, и до свидания. «Минерва» оставит его в Лиме, обогнёт мыс Горн и будет ждать нас в Веракрусе или Гаване через год-два. Эдмунд де Ат может оставаться в Перу и обращать инков в экуменизм, а может вернуться в Мехико… нам-то что.

— Мне-то точно ничего, я своё отплавал, — отвечал Мойше. — Если Эдмунд де Ат что-нибудь выкинет, надену пончо и сомбреро, нагружу седельные сумы пиастрами и поеду на север.

— Отлично, — кивнул Джек, — только прежде научись ездить верхом. Это потруднее, чем грести.

— Ваше высочество, когда я был мальчиком — гораздо меньше, чем вы сейчас, как ни трудно это представить, от меня заперли библиотеку, и я очень огорчился, — сказал лысый господин, ведя по галерее юную девушку. — Умоляю понять, как больно мне было на прошлой неделе запирать от вас вашу…

— На самом деле она ведь не моя, а дяди Фрица и тёти Фике!

— Вы проводите там столько времени, что её можно считать вашей.

— Покуда она была закрыта, вы без промедления приносили мне все книги, какие я просила. На что мне обижаться?

— Верно, ваше высочество, мое желание извиниться перед вами совершенно иррационально, что и требовалось доказать.

— Это из разряда барочных апологий, с которых придворные начинают письма?

— Надеюсь, что нет. Апология может быть искренней, не будучи рациональной.

— В то время как апологии придворных, напротив, неискренни, но рассчитанны, — заметила принцесса.

— Сказано хорошо, хотя и чересчур громко, — отвечал доктор. — В этих гулких галереях ваш голос разносится на милю; придворный, выхвативший из воздуха неосторожные слова, помчится с ними в салон, как щенок, стащивший куриную ножку.

— Тогда идёмте сюда, где мой голос будут заглушать книги и куда придворные никогда не заглядывают. — Каролина остановилась перед дверью библиотеки, ожидая, чтобы доктор её открыл.

— Сейчас вы увидите ваш подарок ко дню рождения. Надеюсь, вам понравится. — Доктор вынул из кармана ключ на голубой шёлковой ленте. С одного конца у него была богато украшенная головка, с другого — что-то вроде трёхмерного лабиринта в стальном кубе. Лейбниц вставил куб в квадратное замочное отверстие, пошевелил, совмещая с внутренним механизмом, и повернул. Прежде чем открыть дверь, он вытащил ключ из замка и повесил его принцессе на шею.