Сергей Смирнов - Султан Юсуф и его крестоносцы

— Чем? — растерянно спросил Юсуф.

Тень молчала.

— Чем, отец? — вновь спросил Салах ад-Дин, чувствуя, как тишина разверзается перед ним бескрайней пустыней.

— Страхом, — вдруг донеслось из темноты слово.

— Страхом?! — немеющими устами откликнулся Салах ад-Дин.

— Не страшись самого слова, Юсуф, — со снисходительной улыбкой проговорила тень. — Ты никогда не был трусом. Трус — это тот человек, который сам сидит, а душа его все время бежит. Ты не таков. Я всегда предчувствовал, что Всемогущий Аллах облечет тебя большой властью, и всегда терялся в догадках, почему из нашего рода Аллах отличил именно тебя… так боящегося дурной судьбы. Теперь Аллах просветил мой дух, и кое-что я понимаю. Все дело в дороге. Ты родился в ту ночь, когда мы уезжали… нет, надо смотреть правде в глаза: мы не уезжали, а бежали со всех ног из Такрита. Я боялся и за себя, и за судьбу своей семьи. Я молился Аллаху о нашем спасении. Твоя мать тоже пребывала в страхе, когда держала в руках бурдюк с козьим молоком. Да и ее собственное молоко поначалу было пропитано нашим страхом. Мы уезжали ночью, и ты всосал в себя ту ночь вместе с молоком. И ты до сих пор боишься той тьмы, что не снаружи, а внутри тебя, в твоей душе. Когда возникает опасность, тебе, Юсуф, невольно кажется, что она наступает на тебя не извне, а поднимается изнутри, из твоего сердца… Поэтому ты смог удержать Александрию почти в безнадежном положении, ибо больше усилий прилагал для борьбы со страхом, который поднимался в ее стенах, а не наступал на тебя снаружи. Поэтому ты, Юсуф, больше полагаешься на волю Аллаха, чем иные, ибо чувствуешь, что истинный страх нельзя побороть своей волей и можно только надеяться на волю Аллаха. Ничто в мире не может утолить этого страха — ни богатство, ни власть. И ты чувствуешь это, Юсуф. Всякий человек наполнен таким страхом, но не всякий замечает его в себе. Слеп тот, кто видит вокруг себя сплошную тьму, а зряч только тот, кто видит тьму лишь в самом себе и умеет ее страшиться. И я скажу тебе напоследок: живи и дальше так, как заставляет тебя жить твой страх, ибо этот страх есть не что иное как зеркало, в котором отражается суровый взгляд Всемогущего Аллаха. А теперь прощай, Юсуф!

— Отец! — воскликнул Салах ад-Дин.

Но тень стала таять на том самом месте, где стояла. Она расплывалась, становясь больше, и как будто приближалась к Юсуфу, сливаясь с пустым и прозрачным сумраком ночи.

У Салах ад-Дина сжалось сердце.

— Отец! — вновь позвал он, ибо хотел задать еще один, последний вопрос.

Столь же внезапно он очнулся от порыва холодного ветра и увидел утренний свет. Он сидел на скамейке, сжимая онемевшими пальцами не саблю, а деревянный завиток подлокотника.

— Отец, когда Аллах позволит мне изгнать неверных? — невольно прошептал Салах ад-Дин тот последний вопрос.

Но отвечать уже было некому. Наступило утро.

В тот день Салах ад-Дин снизил в городе все налоги, приведя их в соответствие с законами Ислама. Затем немедля собрав своих воинов и оставив управителем Дамаска самого младшего из своих братьев, Салах ад-Дин еще до полудня двинулся на север, к Халебу. Однако по дороге ему пришлось на целых две недели задержаться у крепости Хомс, которая оказала ему сильное сопротивление. Видя, что у этой цитадели можно погрязнуть, как в болоте на смех главному врагу, властитель Египта наконец оставил у ее стен часть войска, а сам двинулся дальше.

Тем временем, Гюмуштекин успел хорошо приготовиться к осаде. Жители Халеба не держали на Салах ад-Дина никакого зла. Они слышали о его благородстве и добродетелях, а Гюмуштекину не слишком доверяли. Однако коварный правитель сумел нагнать страху на малолетнего сына атабека. Он убедил его, что самозванец-курд хочет его смерти, чтобы отнять власть, по праву принадлежащую наследнику великого атабека. По его указке ас-Салих целыми днями бродил по городу в сопровождении полусотни телохранителей и слезно призывал народ защитить его от узурпатора. Детские слезы проняли халебцев, и они воодушевились священным делом спасения своего высокородного Зенгида. Когда Салах ад-Дин подошел к стенам Халеба, он понял: для достойного приема, что ему готовы оказать горожане и их предводитель, его войска маловато. Однако он начал осаду.

На закате одного из ветреных зимних дней он вышел из своего шатра и заметил, как с западной башни Халеба сорвалась ворона. Она суматошно захлопала крыльями и полетела в сторону заходившего солнца.