Сергей Смирнов - Султан Юсуф и его крестоносцы

Двинулись мы в путь таким порядком: впереди пошел отряд Дьердя Фаркаши, за ним последовала повозка с реликвией, за реликвией потянулся совсем иного рода груз — повозка с монахиней Катариной. За ней шествовало войско рыцаря Джона, и наконец замыкали войско люди «медведя» Бошо.

Джон Фитц-Рауф добился того, чтобы никаких котелков и прочих тяжестей к монахине не приковывали и не привязывали.

— Сбежит, — вздыхал, провожая нас, Дьердь Фаркаши.

— Удерет, как заяц, — соглашался и «медведь» Бошо.

— У нас глаза есть, — отмахнулся рыцарь Джон.

— А ночью? — не мог успокоиться хозяин усадьбы.

Но у англичанина и на это был ответ:

— У нас есть Дауд, а он видит ночью, как кошка.

Лукавая монахиня умело воспользовалась тем, что у благородных рыцарей есть глаза и уши. Глаза она им вскоре так намозолила и так доняла всех, что рыцарь Джон наконец не выдержал и повелел поменять местами повозки. А было вот что: Катарина подняла задний полог своей повозки, села, как у открытого окна, и принялась искушать несчастных рыцарей всякими вопросами, намеками и колкими словечками. Дошло до того, что даже их кони как будто напились вина и стали идти по дороге вкривь и вкось.

Однако на другой день случилось такое событие, после которого Катарина уже и носа не высовывала, да и сам я до сих пор не могу вспоминать его без содрогания.

Мы объезжали стороной одно селение, когда рыцарь Вильям Лонгхед вдруг сошел с дороги и помчался галопом к жилью.

Даже если бы он не крикнул перед этим «Подождите меня!», мы все равно замерли бы на месте от удивления.

— Что за бес в него вселился?! — провожая его взглядом, с досадой и злостью пробормотал рыцарь Джон и велел всем отойти под покров леса.

Ждать долго не пришлось. Вскоре мы увидели не одного, а двух всадников. Ехали они не слишком торопливо. Наконец мы разглядели, кого прихватил с собой Вильям Лонгхед и удивились еще больше. С ним приближался священник, и был этот священник смертельно напуган.

Сам рыцарь Вильям весь сиял от счастья.

— Я как увидел церковь, так меня осенило! — воскликнул он. — Как же мы раньше не догадались!

— Что ты задумал, Вильям? — мрачно спросил его Джон Фитц-Рауф.

— Радуйтесь! Я привез вам свободу! — объявил рыцарь Вильям. — Сейчас святой отец очистит нас от всех чертовых клятв и присяг! Слава Богу, он кое-как разумеет по-франкски.

У меня упало сердце. Я обвел пристальным взглядом всех «рыцарей султана» и заметил, что их пока что не тронуло воодушевление, охватившее англичанина. Они все еще были в недоумении, растерянно переглядывались, и переводили взоры то на рыцаря Джона, то на своего нежданного «освободителя». Впрочем, я не обманывался: вздыхать с облегчением было еще рано.

— Вильям, ты какую давал клятву? Помнишь? — тихим и очень холодным голосом вопросил Джон Фитц-Рауф. — Ты хочешь освободиться от клятвы спасти нашего законного короля Ричарда?

Вильям замер. Потом он оглядел своих товарищей и увидел, что, как говорят христиане, пророку лучше не появляться в своем отечестве. В его глазах мелькнули злые огни.

— Что у тебя с головой, Джон? — огрызнулся он, замечая, что его никто не собирается хвалить за сообразительность. — Я буду спасать своего короля. Только буду делать это свободным, по своей собственной воле… как и полагается законнорожденному дворянину.

— Ты помнишь, как ты получил истинную свободу, Вильям? — словно грозный судия, вновь вопросил его рыцарь Джон.

Вильям Лонгхед заскрежетал зубами, сжал кулаки и прорычал:

— Проклятье! Вы все привыкли сидеть на цепи, как собаки… Если хочешь, Джон, стань свободным, и мы вместе пойдем дальше. А если не хочешь, то я отпущу святого отца и буду сам искать нашего короля. Я не останусь с рабами нехристя. Я — уже свободный человек.

Тут я наконец вздохнул с облегчением. Рыцарь Вильям совершил жестокую ошибку. Он хотел похвалиться своей свободой. Не вышло. И он, сорвав злость, оскорбил благородных дворян. Не стоило ему называть их «цепными собаками», а тем более «рабами».

Рыцарь Джон изменился в лице. Таким я его еще не видел. Глаза его словно провалились в глазницах и стали темными безднами. Лицо окаменело.

— Что ты сказал святому отцу, Вильям? — с трудом проговорил он, словно ему стало невмоготу дышать.

Рыцарь Вильям вновь застыл на несколько мгновений, прозрев, что вот-вот наступит какая-то страшная развязка, и признался с заслуживающей похвалу твердостью:

— Я сказал святому отцу, что под страхом смерти был вынужден дать клятву нехристю, и просил святого отца разрешить меня от этой клятвы.