Андрей Зарин - Власть земли

И они быстро прошли к избушке, где лежал связанный Ходзевич.

Поляк пришел в себя и теперь спокойно лежал на лавке.

Приход князя не удивил его.

— Ну, пан мой, вот мы и опять встретились. Как думаешь, не докончить ли мне того, что я тогда начал? — насмешливо заговорил Теряев.

Ходзевич холодно взглянул на него и довольно спокойно ответил:

— Только торопись, а то придут сюда наши — опять убежишь!

— Люди! — позвал князь.

Только то время, полное мести и злобы, могло так ожесточить души против своих врагов. Великодушный сердцем князь Теряев на время обратился в хищного зверя Спустя три часа в изуродованном, обугленном трупе никто не узнал бы красивого пана Ходзевича.

Теряев вернулся в ставку. Терехов еще не спал и сказал ему:

— Князь, нельзя здесь княжну оставить. Не дай Бог, и здесь жечь станут!

— Я уже думал об этом и говорил с Семеном. Завтра он возьмет дружину и свезет их всех к Троицкой лавре. Там они в безопасности будут, — ответил князь и ухмыльнулся. — Ну, Петр Васильевич, наш пан черту душу отдал!

Терехов кивнул головой.

— А знаешь, — сказал он, — я бы его на радостях выпустил!

— Ну, я не таков, — ответил князь, — добра не забываю и обиду долго держу в памяти. — Он потянулся, зевнул и добавил, смеясь. — А знаешь, Сеня-то эту Пашку полюбил!..

Рано утром Терехов пришел проводить Ольгу из слободы. Он добыл для нее колымагу, сам на руках донес ее и посадил на мягкое сиденье. Ольга уже весело смеялась.

— Рыбка моя, — сказал Терехов, — я к тебе что ни день ездить буду!

Пашка села рядом с Ольгой, Маремьяниха пред ними, и колымага медленно тронулась, окруженная людьми Теряева, под его начальством.

Ольга нагнулась к Пашке и, смеясь, сказала.

— Гляди-ка, как Семен Андреевич в твою сторону смотрит! Ты его сразу в полон взяла.

— Полно болтать глупости! — сердито сказала Пашка, однако вся вспыхнула и потупилась.

Ольга рассмеялась еще громче.

А Андреев шагал у завесы колымаги и время от времени невольно взглядывал на Пашку, когда завеса, вздрогнув, откидывалась в сторону.

К вечеру они пришли в посад Троицкой лавры, и Андреев поместил их в надежном доме.

Для Терехова и Андреева наступило время любви и битв. Не проходило дня, чтобы они не дрались с поляками, которые дожигали последние дома, а затем каждый вечер они скакали в Троицкий посад повидать Ольгу и Пашку. Андреев уже не таил своей любви от друзей и только не решался открыться Пашке.

Среди тревог, бедствий и битв наступил праздник Пасхи. Вряд ли еще когда случалось при такой обстановке праздновать русским этот торжественный, великий день. Казалось, и колокола не умели звонить весело в утро великого праздника, но для Андреева он наступил, потому что в этот самый день Пашка, потупившись, ответила на его признание.

— Уж и счастлив же я, Петя! — сказал Андреев Терехову, возвращаясь вместе с ним в Москву опять на ратное дело.

Терехов засмеялся и ответил:

— А еще от любви зарекался! Глупый!.. Без нее нет на земле счастья!

Поляки отпраздновали последнюю победу, и для них наступили тяжелые времена. Во вторник на Святой неделе приблизился Ляпунов к Симонову монастырю, занял монастырь, заложил свой обоз и окружил его плотным «гуляй-городом». В среду, на другой день, пришел Заруцкий с туляками и казаками и стал обок Ляпунова по берегу Москвы-реки. Спустя недолго Ляпунов из Симонова монастыря подвинулся к Яузе и Коломенской башне. Друг за другом стягивались и остальные ополчения. Пришел князь Трубецкой с калужанами и стал против Воронцова поля; пришли ополчения владимирское, костромское, ярославское, романовское и стали у Петровских ворот. У Сретенских ворот стал Артемий Васильевич Измайлов, у Тверских — князь Мосальский и тут же, под начальством Андрея Палицына, двести стрельцов и слуги из Троице-Сергиевского монастыря.

Поляков окружили мертвым кольцом, разобщив их с внешним миром. Друг за другом русские отбивали у них городские ворота и, все суживая кольцо, заняли весь Белый город и заперли врагов в Кремле и Китай-городе.

Поляки стали уже с апреля терпеть недостаток, виной чего было их обычное легкомыслие. Когда они взяли Белый город, то набросились на золото, камни и дорогие материи, совершенно пренебрегая богатыми кладовыми, полными съестных припасов. Теперь же, когда Белый город достался снова русским, у поляков сразу обнаружился недостаток провианта. За кружку пива они платили уже ползлотый, за корову — пятьдесят злотых, за окорок — двенадцать.