Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

Когда вечером я прогуливался по берегу реки в монастырских садах, ко мне подошел юный монашек с вытаращенными глазами и лихорадочно возбужденным голосом стал спрашивать меня о слухах, что ходят о наступающем годе. Напрасно он проклинал «ложные слухи» и «суеверия», сам он выглядел растерянным. Он припомнил беспокоящие знаки, о которых ему будто бы сообщали крестьяне: о рождении теленка с двумя головами, о древнем источнике, который внезапно пересох. Еще он говорил мне что-то о женщинах, которые вели себя бесстыдным образом, но выражался слишком уклончиво, и я, признаться, не очень хорошо его понял.

Я постарался его успокоить насколько мог, вновь припомнив Писание и то, что смертные не способны провидеть грядущее. Не знаю, утешили ли его мои аргументы. Наверное, покидая его, я оставил ему немного своей мнимой искренности; но лишь для того, чтобы унести с собой частицу блеска его горячечных глаз.

В дороге, 30 августа.

Я только что перечитал страницы, написанные мной в последние дни, и они меня потрясли.

Ведь, предпринимая это путешествие, я руководствовался самыми благородными побуждениями, заботясь о спасении мира, о судьбе моих близких в той драме, что нам предсказывают. И вот из-за этой женщины я оказался вовлечен в блуждания по грязным переулкам, где ищут удовольствия только подлые люди. Ревность, интриги, мелочная суета — в то время как завтра, быть может, погибнет целый мир!

Шейх Абдель-Бассит был прав. Зачем путешествовать по миру лишь для того, чтобы увидеть то, что и так есть во мне?

Мне нужно взять себя в руки! Да обрету я прежнее вдохновение и да пусть мне случится окунать мое перо только затем, чтобы начертать достойнейшие строки, какими бы горькими они ни были!

2 сентября.

Чаще говорят о морской болезни, настигающей нас на корабле, а о том, что она подстерегает нас во время верховой езды, — гораздо реже, как будто страдать от качки, стоя на палубе корабля, более почетно, чем от колыхания спины мула, верблюда или какой-нибудь клячи.

И, однако, вот уже три дня я страдаю от этой болезни, не решаясь, впрочем, прервать нашу поездку. Но за это время я очень мало написал.

Вчера вечером мы достигли скромного городка Маарра, и только в тени его наполовину осыпавшихся стен я почувствовал себя возрожденным к жизни и вновь ощутил вкус хлеба.

Сегодня утром, когда я отправился прогуляться по торговым улочкам, случилось одно из самых странных происшествий. Местные продавцы книг никогда раньше меня не видели, поэтому я без обиняков мог расспрашивать их о «Сотом Имени». Я собрал целый урожай улыбок торговцев, отговаривавшихся незнанием — искренне или притворно, неизвестно. Но у последней лавчонки, самой близкой к мечети, когда я уже собирался повернуть обратно, ко мне подошел совсем старый купец, с непокрытой головой, которому я еще не задал ни одного вопроса, и дал мне в руки какую-то книгу. Я развернул ее наудачу и, повинуясь желанию, которого до сих пор не могу объяснить, принялся громко читать вслух строки, первыми попавшиеся мне на глаза:

«Они говорят, что Время вскоре умрет,

Что дыхание жизни прервется…

Они лгут.»

Это было сочинение Абу-ль-Аля, слепого поэта из Маарры. Почему этот человек принес мне эту книгу? Почему она открылась именно на этой странице? И что меня подтолкнуло прочесть ее посреди оживленной улицы?

Еще один знак? Но что это за знак, который опровергает все другие?

Я купил у старого книгопродавца его книгу; наверное, во время нашего путешествия это сочинение станет самым разумным из моих спутников.

В Алеппо, 6 сентября.

Мы прибыли сюда вчера вечером, и весь этот день нам пришлось провести, торгуясь с жадным и изворотливым караванщиком. Он все отказывал нам, приводя тысячи доводов, ссылаясь, помимо всего прочего, еще и на присутствие богатого генуэзского негоцианта и его жены, что, по его словам, вынудило его усилить охрану, наняв трех лишних молодцов. Я ответил, что нас четверо мужчин на одну женщину и мы сами сможем себя защитить, если на нас нападут разбойники. Тогда он поглядел на нас — на моих тонконогих племянников, на моего учтивого приказчика — и больше, чем следует, задержался взглядом на моем брюшке процветающего торговца, а потом разразился обидным смехом. Я было собрался вовсе повернуться к нему спиной, уйти и обратиться к кому-нибудь другому, но сдержался. У меня нет выбора. Задержись мы на неделю или на две, и мы рискуем застать первые сильные холода в Анатолии без уверенности, что нам попадется проводник поприветливее. Тогда, проглотив свою гордость, я сделал вид, что смеюсь вместе с ним, и, похлопав себя по животу, протянул ему требуемую сумму — тридцать два пиастра, — что составляет не менее двух с половиной тысяч мединов!