Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

Полагаю, позже мой племянник расскажет мне, как это все устроилось. А впрочем, к чему? О главном я и так догадываюсь. Догадываюсь, почему он странным образом оказался заодно с братом, когда склонял меня к путешествию в Константинополь. Представляю, как он поспешил предупредить «вдову», которая, наверное, почувствовала, что представившийся случай благоприятен для побега. Она, вероятно, выехала из Джибле, потом переночевала в Триполи у какой-нибудь двоюродной сестры или в монастыре. Все это и так понятно, мне даже не нужны его признания. Только сейчас, сопоставив факты, я увидел картину целиком.

Что теперь делать? До конца дня я так и ехал, не оборачиваясь и не произнося ни слова. Мое недовольство ничего не решает, я знаю. Но по меньшей мере я не желаю отказываться от влияния на моих родственников, не желаю терять достоинство, я не могу вести себя так, словно моим доверием не злоупотребили.

Досадно, что натура моя отходчива и благодушна, я всегда готов прощать. Весь этот день мне приходилось делать над собой усилие, чтобы не отказаться от выбранного мной поведения. Мне надо продержаться еще день или два; но почему я должен мучиться из-за этого больше, чем те, кого я хочу наказать?

Они ехали за мной вчетвером, приглушенно переговариваясь и не решаясь повысить голос. Тем лучше.

В деревне портного, 27 августа.

Сегодня к нам присоединился еще один неожиданный спутник. Но на этот раз — достойный человек.

Накануне мы провели отвратительную ночь. Я знал одну придорожную гостиницу, но не был там уже довольно давно. А может, я заезжал туда в другое время, более благоприятное, и не сохранил воспоминаний о тучах мошкары, об этих потрескавшихся заплесневелых стенах, по которым текли потоки затхлой воды… Всю ночь я боролся с назойливыми насекомыми, всю ночь над моим ухом раздавался угрожающий надоедливый писк.

К утру, когда надо было отправляться в путь, я чувствовал себя совершенно разбитым. А потом несколько раз засыпал белым днем, сидя верхом на лошади, и чуть было не свалился; к счастью, Хатем ехал совсем рядом и время от времени меня поддерживал. Все же он славный малый, и как раз на него я меньше всего сержусь.

К полудню, когда мы проехали уже добрых пять часов и я начал выискивать взглядом какой-нибудь тенистый уголок, чтобы пообедать, наша дорога внезапно оказалась перегорожена толстенной раскидистой веткой. Мы легко могли бы откинуть или объехать ее, но я остановился в нерешительности. В том, как она лежала — прямо посреди дороги, было что-то странное.

Я изучал взглядом окрестности, пытаясь понять, откуда она взялась, когда Бумех прошептал мне на ухо, что лучше бы свернуть на ту тропинку, что спускалась под уклон справа от нас, а потом вернуться на главную дорогу, подальше от этого места.

«Если ветер, — сказал он, — отломил эту ветку от дерева и бросил ее на нашем пути, это может быть только предупреждением Небес, и глупо было бы нам не остеречься».

Я побранил его за суеверие, но последовал его совету. Правда, пока он мне это говорил, я заметил справа от нас, чуть дальше от той самой тропинки, по которой он уговаривал меня поехать, рощицу, показавшуюся мне подходящей. И хотя так далеко за этой густой зеленью нельзя было ничего разглядеть, я вроде бы услышал журчание источника, а я уже проголодался.

Выбравшись на эту тропинку, мы увидели каких-то людей, быстро удалявшихся от нас; их было, кажется, трое или четверо. Я подумал, что им, вероятно, пришла в голову та же мысль, что и нам, — сойти с дороги и перекусить в теньке; но они скакали с бешеной скоростью, нахлестывая коней, как будто за ними кто-то гнался. Когда мы добрались до рощицы, они уже исчезли за горизонтом. Хатем завопил первым:

— Разбойники! Это разбойники!

В тени орехового дерева валялся какой-то человек, он был раздет и выглядел как мертвец. Мы окликнули его издали, как только заметили, но он не шевельнулся. Уже можно было разглядеть, что его лоб и борода измазаны кровью. Я перекрестился. Но когда Марта крикнула: «Боже мой! Он умер!» — тот человек выпрямился, успокоенный раздавшимся женским голосом, и постарался руками прикрыть свою наготу. До этого он боялся, признался он, как бы те, кто напал на него, не вернулись обратно, чтобы его прикончить.

— Они положили ветку на дорогу, и тогда я предпочел свернуть на эту тропинку, сказав себе, что дальше по дороге меня, должно быть, поджидает какая-то опасность. Но свою засаду они устроили именно здесь. Я возвращался из Триполи, куда ездил за тканями; я портной, это — мое ремесло. Меня зовут Аббас. Они у меня все забрали: двух ослов с поклажей, деньги, обувь, даже одежду! Будь они прокляты! Пусть все, что они у меня украли, застрянет у них в глотке, как рыбья кость!