Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

Прикинув на руке вес монет, он постарался заставить меня дать обещание, что, если все мы вместе с нашими товарами доберемся до места живыми и невредимыми, я отблагодарю его, добавив еще немного денег. Я напомнил ему, что у нас вообще нет никаких товаров, кроме наших вещей и съестных припасов, но мне пришлось пообещать, что я выкажу ему нашу признательность, если путешествие пройдет благополучно от начала до конца.

Мы уедем послезавтра во вторник, на рассвете, чтобы достичь Константинополя — если Небеса будут к нам благосклонны! — примерно через сорок дней.

Понедельник, 7 сентября.

Я надеялся — после всех неудобств этого путешествия и тех, что еще будут, — на один день, проведенный в оазисе и посвященный только отдыху, прохладе, прогулкам и безмятежности. Но этот понедельник принес мне совсем иное: ужас, перехватывающий дыхание, сменившийся другим страхом, и тайну, разъяснить которую мне пока не удалось.

Проснувшись рано утром, я покинул постоялый двор, чтобы направиться в бывший квартал кожевников и разыскать одного армянина, торговца вином, адрес которого я сохранил. Я без труда нашел его и купил в дорогу два кувшина с мальвазией. Выйдя от него, я был внезапно охвачен странным чувством. На крыльце соседнего дома стояла кучка мужчин, они уставились на меня в упор и обменивались быстрыми взглядами. В глазах одного из них что-то сверкнуло, и я словно увидел сияющее лезвие ножа.

Чем дальше я продвигался по узким улочкам, тем больше чувствовал, что за мной шпионят, идут следом, окружают. Может быть, это мне только казалось? Я уже сожалел, что ввязался в эту авантюру, придя сюда совсем один, не взяв ни приказчика, ни племянников. Я сожалел также, что сразу не вернулся к лавочке армянина, как только ощутил опасность. Но было слишком поздно: двое из этих людей шли впереди меня, а когда я обернулся, то увидел еще двоих, отрезавших мне путь к отступлению. Улица вокруг меня опустела как по волшебству. Мне казалось несколько мгновений назад, что я иду по людной улице — не кипящей жизнью, разумеется, но вовсе не пустой. А теперь здесь не было ни души. Я уже видел, как меня протыкают ножом, прежде чем ограбить. Вот тут и закончится мое путешествие, сказал я себе, содрогнувшись. Я хотел было закричать, позвать на помощь, но из моего горла не вырвалось ни единого звука.

Бросая вокруг отчаянные взгляды и стараясь отыскать путь к отступлению, я заметил справа от себя дверь какого-то дома. Сделав последнее усилие, я рванулся к нему, повернул ручку, и дверь открылась. Там был только мрачный коридор. Прятаться здесь мне было негде, это все равно как если бы я сам выбрал место, где мне перережут глотку. Поэтому я пересек его, пока туда не ворвались мои преследователи. Я оказался перед другой дверью в конце коридора, слегка приоткрытой. Не успев постучать, я изо всех сил толкнул ее плечом и бросился внутрь.

Передо мной предстала картина, которую мне трудно описать словами, и, вспоминая ее теперь, я позволяю себе улыбнуться, но в тот момент она заставила меня трепетать от страха едва ли не больше, чем ножи грабителей.

В доме было около дюжины мужчин: сняв обувь, они лежали ниц, распростершись в молитве. А я не только прервал их церемонию подобным образом, не только наступил на молитвенный коврик, я еще споткнулся о ногу одного из них и, испустив ругательство, пришедшее из отдаленных притонов генуэзского дна, растянулся во весь рост. Во время падения оба кувшина с вином стукнулись друг о друга, один из них разбился, и нечестивая жидкость с бульканьем хлынула на ковер скромной мечети.

Силы Небесные! Меня обуял стыд, прежде чем я успел испугаться. Допустить одновременно — за несколько секунд — сразу столько надругательств, святотатств, грубостей и богохульств! Что сказать этим людям? Как им объяснить? Какими словами выразить мое раскаяние, угрызения совести? У меня не хватило сил даже на то, чтобы выпрямиться. Тогда самый старший из них, сидевший в первом ряду и руководивший молитвой, подошел ко мне и, протянув руку, чтобы помочь подняться, обратился ко мне с такими странными словами:

— Прости нас, Господин, если мы займемся тобой, закончив сначала нашу молитву. Но потрудись войти сюда, за этот занавес, и подожди нас!

Не снится ли мне это? Или я его плохо понял? Этот любезный тон мог бы меня, вероятно, успокоить, если бы я не знал, как обычно наказывают за подобные вторжения. Но что делать? Я не мог опять выйти на улицу и тем более не хотел усугублять свой проступок, нарушая их молитву своими извинениями или жалобами. У меня не осталось другого выбора, как только послушно пройти за занавеску. Там была пустая комната, освещенная слуховым окошком, выходящим в сад. Я прислонился к стене, откинул голову назад и скрестил руки на груди.