Валентин Рыбин - Азиаты

В день 27 июня 1741 года — первой годовщины памяти Артемия Волынского и его конфидентов — потянулись с утра к Самсоньевской церкви пешие и конные жители Санкт-Петербурга. Василий Никитич Татищев, недавно освобождённый из Петропавловской крепости, переживший лютую казнь своих соратников, смерть императрицы, арест и ссылку Бирона, возведение на престол малолетнего государя с его регентшей Анной Леопольдовной, теперь с охладевшим сердцем и пустотой в душе шёл по обочине дороги к Самсонию. В тесном сыром каземате он настолько устал, что не находил даже в себе сил ожесточиться на несправедливость по отношению к нему. Он думал о том, что теперь в Петербурге, кроме его семьи, нет никого, кому он мог бы протянуть руку или похлопать по плечу.

У церкви толпился народ. Прежде чем войти в неё, люди направлялись в боковой палисадник, где за оградой зозвышался земляной холм, покрытый венками. На деревянном кресте чётко вырисовывалась надпись: «Во имя триехъ лицехъ Единаго Бога здесь лежит Артемий Петровичъ Волынской которой жизни своея имел 51 год. Представился июня 27 день 1740 года. Тут же погребены Андрей Фёдорович Хрущов и Пётр Еропкин».

Татищев положил на могилу цветы, постоял немного, затем отправился внутрь церкви, зажёг три свечи в память об усопших. Вышел из неё наполненный чувством жалости, слёзы на глазах промокнул платочком. Потеплело на сердце у старого генерал-поручика — жить захотелось. Отойдя от церкви, увидел целый кортеж царских карет, запряжённых шестёрками рысаков. В первой — императорская челядь: дети, девки нарядные; во второй — Анна Леопольдовна, в третьей — дочь Петра Великого Елизавета. Остановился Василий Никитич, отвесил поклон и услышал звонкий голос дочери Петра:

— Василий Никитич, где же вы затерялись-то?! А мы вас ищем…

Кареты пронеслись мимо. Татищев посмотрел им вслед, проворчал себе под нос:

— Ищете, как же, век бы вас не видать, искателей таких…

Было это в день поминовения, а через недельку приехали за Татищевым люди из императорского дворца, пригласили в повозку и отвезли к Остерману. Глава кабинета министров, преданный слуга Бирона, сидел, как и прежде, на своём месте. Татищев удивился, не скрывая неприязни к хитрому и коварному царедворцу:

— Иные мрут и в глухой безвестности тонут, а с вас, как с гуся вода…

— Чист душой и совестью, оттого и не липнет ко мне никакая скверна. Многим я досадил, но многих и освободил. Ты-то, Василий Никитич, тоже мне своим освобождением обязан. Если б не я, то никто бы и не вспомнил о тебе, так бы и сидел в каземате. Это ведь я Анне Леопольдовне о тебе словцо замолвил…

— Ну, Андрей Иванович, не думаю, чтобы ты сделал это ради особого расположения ко мне. Коль столь уважаешь меня — что же ты позволил оклеветать меня Бирону и его прихвостням? Теперь-то мне известно, что сам обер-камергер вместе с Шембергом науськивали на меня уральских заводчиков, воевод и всяких прочих господ. Это по их наущению сыпались лживые доносы в твою канцелярию… Ладно, Андрей Иванович, не клони лоб и глаза не прячь. Скажи правду, чего ради за меня перед регентшей хлопотал? Зачем я тебе понадобился?

— Ясно, Василий Никитич, что не только ради личных симпатий к тебе отправился я к регентше. Обстановка сложилась, что пришлось вспомнить мне о Татищеве. В Персии посол наш, Калушкин, помер… Считай, два года астраханский губернатор Голицын без посланника обходился. Толмач Братищев исполнял обязанности дипломата. Но нынче без своего человека в Персии никак нельзя. По последним сведениям, Надир-шах направился из Тегерана в Дербент. Вот, посмотри, — Остерман пододвинул бумагу к Татищеву. — Князь Голыцын пишет: Надир-шах собирается идти войной на лезгинцев, подтягивает войска к российским границам… Надо бы как можно быстрее укрепить русскую дипломатию при персидском шахе.

Татищев усмехнулся:

— Из меня дипломата не получится, больно крут я во всех делах, а в дипломатии тем паче.

— Не в дипломаты я тебя прочу, Василий Никитич. Князя Голицына отправим к шаху, а ты заступишь на место астраханского губернатора. Этим я только и взял Анну Леопольдовну. Сказал ей, что способнее Татищева вести губернские дела нет дворянина в русском Отечестве. Голицына отправим к Надир-шаху, а ты из Астрахани поддержишь посланника. Да и другое дело ляжет на твои плечи. Слышал, небось, весной калмыцкий тайдша Дондук-Омбо помер, опять в калмыцкой степи началась борьба: престол калмыки делят…