Николай Равич - Две столицы

Как и Суворов, адмирал обладал многими странностями в характере: был застенчив, вспыльчив, крайне прост в своём обиходе и избегал женщин. В те времена во флоте существовало непререкаемое правило, по которому матросу запрещалось мыслить и во всех случаях он обязан был молчать. В приказе по Черноморскому флоту контр-адмирала Мордвинова говорилось: «Голос принадлежит только офицеру, дудка унтер-офицерам, а матросам ничего не должно иметь как руки. Матрос не должен осмеливаться сказывать, что должно делать, если какая верёвка не отдана, то должен офицер приказать, и когда что упущено, то он виноват. Пусть ломается и рвётся — матрос должен молчать. Сие правило, — заключает Мордвинов, — столь свято утверждено всеми благоучреждёнными войсками, что ничего так строго не наказывается, как несоблюдение оного».

Ушаков, подобно Суворову, считал, что «матрос должен понимать свой манёвр, и чем более о нём печётся офицер, тем лучший из него будет воин». Он постоянно заботился о быте матросов, строжайше следил за их питанием и здоровьем, для чего изучил медицину. Во время чумы в Черноморском флоте матросы экипажей Ушакова не пострадали от эпидемии.

Ушаков не любил парадов и всякой внешней красивости во флоте, но основой воспитания моряков считал боевую практику и «тщательное обучение всем эволюциям». Суворовский принцип «тяжело в учении — легко в бою» был и его принципом. Наконец, он совершенно отвергал старую линейную тактику и признавал только активные и наступательные действия. Обычно во всех сражениях он нападал на флагманский корабль противника, ломал весь строй вражеских кораблей и уничтожал их поодиночке.

Когда Потёмкин убедился в бездарности и трусости командующего Черноморским флотом контр-адмирала Войновича, то назначил Ушакова командующим его авангардом. Ушаков разбил турецкий флот при Фидонизи. Потёмкин, уверившись в правильности своего выбора, в 1790 году поручил ему начальство над всем Черноморским флотом. Ушаков, подняв свой флаг на корабле «Святой Александр», отправился с флотом к берегам Анатолии, бомбардировал Синоп и истребил более двадцати шести неприятельских судов, затем отразил от Керченского пролива турецкий флот, а у Гаджибея разбил его. В феврале 1791 года, уезжая в Петербург, Потёмкин в секретном письме писал Ушакову: «Поручаю Вашему превосходительству устремить все Ваши силы и способы к скорейшему приготовлению флота. Я благонадёжен на усердие Ваше к службе, что всё будет исправлено в скорости». А в мае 1791 года, понимая, что ускорить заключение мира может только уничтожение турецкого флота, светлейший уже писал Ушакову: «Считая флот готовым к выходу в море, я сам предписываю тотчас Вам выступить по прошествии весенних штормов. Направьте плавание к румелийским берегам и, если где найдёте неприятеля, атакуйте… Я Вам препоручаю искать неприятеля, где он в Чёрном море случится, и господствовать на Чёрном море, чтобы наши берега были им неприкосновенны…»

К этому времени Ушаков вполне подготовил флот к выходу в море: он насчитывал пятьдесят четыре военных судна, из них шестнадцать линейных кораблей.

Весна 1791 года была удивительно короткой. Казалось, ещё вчера шёл холодный проливной дождь, свистел ветер, бушевало не переставая море, грозными серо-свинцовыми волнами с силой ударяя в прибрежные скалы, а сегодня празднично сияло крымское солнце, зеленели сады, вдали до самого горизонта спокойно синела морская гладь.

Фёдор Фёдорович Ушаков перебрался на флагманский восьмидесятипушечный корабль «Рождество Христово» — самый лучший и быстроходный во всём флоте. Было время после подъёма утреннего флага. Капитан-бригадир Семён Афанасьевич Пустошкин, когда-то однокашник Ушакова, а теперь один из его сподвижников, поднялся по спущенному для него трапу, прошёл по сияющей чистотой палубе и спустился вниз по лестнице, устланной красной бархатной дорожкой. У дверей адмиральской каюты он безотчётным движением оправил мундир и осторожно постучал.

— Войдите! — раздался раскатистый сильный голос, казалось, прозвучавший не за дверью, а где-то рядом.

Адмиральская каюта, большая и очень светлая, была отделана палисандровым деревом. Стены её были покрыты хорошо выполненными картами берегов Чёрного и Средиземного морей. Между картами висели два портрета — Петра Первого и Екатерины Второй. Сорокашестилетний адмирал сидел за большим секретером около иллюминатора и писал. Широкоплечий, высокий, с чрезвычайно приятным, открытым мужественным лицом и голубыми глазами, он производил впечатление человека большой силы.