Евгений Салиас: Француз

«Утро вечера мудренее! — решил он. — Да и розог пошлю купить и прикажу в сенях разложить… Их вид свое действие будет иметь. Обещаюсь даже всех перепороть от самой Марьи Антоновны и до батрака Авдея, не токмо строптивую дочь. Шутка ли — потерять бешеные тысячи прихотника Живова?! А он не обманет. Он на эти турусы [9] Турусы — пустые разговоры, болтовня. мастер. Про него и не этакое рассказывают. Он в печке сжег тридцать тысяч. Сказывают, что сидел да швырял и приговаривал: «Вот сжечь сожгу, а тебе за подряд не заплачу. Иди, жалуйся! Я судей закуплю. Сто тысяч не пожалею».

И, рассказывая себе этот анекдот про богача, Хренов сладко заснул, а наутро поднялся решительный, суровый и кликнул всех чад, домочадцев и прислугу в большую столовую.

Здесь Ермолай Прокофьевич объяснил кратко, что решил бесповоротно и неотложно выдать дочь замуж за комиссариатского провинциального секретаря Макара Тихоновича Тихонова. Его на то отцова воля. Если же кто станет ему перечить, то он всякого и всякую сопротивляющихся ему начнет сечь. И будет длиться в доме всеобщая порка до тех пор, пока главная виновница не согласится на брак и не избавит всех от похмелья в чужом пиру.

Все ахнули, оторопели и стали истуканами, а Софья вскрикнула и повалилась без чувств на диван.

— Ну ладно! Я по делам, — отозвался Хренов. — А вы тут рассудите сообща. Даю сроку до завтрашнего утра. А ты, Антон, все-таки сегодня распорядись, прикажи на рубль розог купить.

Хотя и велики были деньги, которые теперь обещал бросить богач Живов на свою прихоть, но Хренов, быть может, в иное время и не согласился бы продать свою красавицу дочь. Он был тоже честолюбив и тоже мечтал о браке дочерей с дворянами или с офицерами. «Бывали примеры!»

Но дело было в том, что аферист-купец в это время тревожился из-за одного дела, которое лезло в руки.

Его брат родной Евграф Хренов, фабрикант, хотел уйти в монастырь — на покой от торговых дел — и предлагал брату Ермолаю купить у него его фабрику с домом. Просто подарить он не хотел, намереваясь все состояние пожертвовать в монастырь. Зато он отдавал брату за полцены, за сорок тысяч, да еще в рассрочку.

Таких денег у Ермолая Прокофьевича все-таки не было, а занять, конечно, было трудно, да и не выгодно.

И для жадного на наживу Хренова этот случай обогатиться и невозможность воспользоваться им были якобы петлей на шее.

«Как выбраться из этой петли?» — думал он и днем и ночью.

И вдруг страшный богач, причудник и прихотник дарит ему двадцать тысяч… Стало быть, фабрика его… А мечтаемое дворянство красавицы дочери, конечно, двадцать тысяч не стоит.

— Буду фабрикантом, — говорил он сам себе, — разживусь. А разживусь — большущее приданое дочерям дам. А на чистоган полезут и советники, и полковники.

А причудник и прихотник был не простой человек.

Кто в Москве не знал потомственного почетного гражданина Ивана Семеновича Живова? И начальство московское, и дворянство, и последний бедняк, нищий полубродяга. Живов не один был с миллионами, были и другие страшнейшие богачи в Москве. Но ни один из них не был так «знаем и славен», как Живов, да кроме того — еще любим и уважаем.

Правда, звали его прихотником, иные подсмеивались над его странными выходками, иные злые языки говорили, что богач с придурью, с толчком, другие — поумнее и подобрее — ценили или любили Живова, а те, которых он облагодетельствовал — а таких было пропасть, — боготворили Ивана Семеновича.

Живов явился в Москву в последние годы царствования императрицы Елизаветы — двадцатилетним мальчиком; пришел он в столицу из Владимира пешком, босоногий, с мешком за плечами, где были лапти, онучи, кой-какая мелочь, образ Николая Угодника, пустая кубышка, краюха черного хлеба и семнадцать копеек медяками.

Он тотчас же нанялся рабочим на суконную фабрику на берегу Москвы-реки, близ Ленивки.

Фабрика эта, хозяин ее и все рабочие на ней мало были подходящими к прозвищу улицы. Суконный двор славился в Москве порядками, трезвым и усердным народом, но зато и заработки были большие. Ленивцев тотчас же выгоняли, а шустрым в работе увеличивали жалованье по мере их сил, способностей и усердия. Бывали случаи, что парень, начав работать за рубль в месяц, в год доходил до восьми рублей в месяц.

Парень Иван Живов, умный, степенный, горячий в работе и со смекалкой, попал как раз куда ему и следовало попасть, очутился как рыба в воде, а через год — как сыр в масле. Через три года он был мастером — заведовал целым отделением — и был любим самим хозяином.