Евгений Салиас: Француз

Раза три Исаевна, уже отчаиваясь, предлагала Макару выискать ему живо другую невесту — и краше, и богаче, — но канцелярист только отчаянно махал руками.

— Мало ль на Москве девиц! — воскликнул он. — Да все они мне — вот в один куль да в речку. А эта — вся моя жисть… Либо на ней жени, либо я навек холостой останусь.

В то же время Тихонов стал замечать, что сын начал сильно тосковать, менее усердно заниматься по службе и уже раза два выговор за что-то получил от начальства.

И старик начал роптать:

— Знал бы — в это дело не вступался. А теперь из-за неудачного сватовства хуже малый разгорелся.

Наконец Исаевна так надоела назойливыми посещениями семье Хреновых, что купец не велел ее на двор пускать, а однажды погрозился метлой со двора прогнать. И даже в три метлы.

А Исаевна не унывала и все раздумывала, как горю пособить. Наконец она додумалась до такого, что ей — завзятой свахе — по-настоящему даже бы и совестно было предлагать Тихонову.

— Поди ты, Тихон Егорович, и проси своего благодетеля, — сказала она. — Я все руки об них, крутолобых, обломала. Не хотят они твоего Макара Тихоновича… А благодетель твой может тут много. Лишь бы захотел. А он тебя да и Макара Тихоновича любит.

— Что же он может? — спросил Тихонов, удивляясь.

— Пускай он едет сватать. Он в Москве тоже особа не хуже графа Растопчина — из-за своих деньжищ. Да и человек он страсть умный, умнеющий. Попроси его. А как и что делать и сказывать — это он сам намыслит и рассудит. Иди, говорю.

Подумал-подумал Тихонов и пошел к благодетелю, то есть к купцу Живову.

Долго потом помнил Тихонов свое свидание с благодетелем.

Он попал к купцу-миллионеру в такой день и час, который всем москвичам был потом долго памятен.

В столицу только что пришло первое известие, что после битвы русских войск с войсками Бонапарта русская армия еще отступила ближе к Москве. Стало быть, неприятель все подвигается и все ближе к Первопрестольной.

Тихонов заявил и объяснил свое дело.

— Свадьба. Знаю! — угрюмо отозвался Живов. — Дурак!.. До свадьбы ли тут, когда француз лезет и в Москве будет!

Тихонов ахнул, но затем принял слова Живова за шутку и стал улыбаться.

— Эхма, народец, — рассердился Живов, но тотчас же вздохнул и стихнул. — Что с тебя, дурака, спрашивать, когда такие тузы, как наши сенаторы, и те верят граматкам графа Растопчина [4] …граматкам графа Растопчина… — В Отечественную войну 1812 года генерал-губернатор Ростопчин Ф. В. выпускал антифранцузские листовки (афишки). , что мы здесь, в Москве, как у Христа за пазухой.

После некоторого молчания Тихонов опять заговорил о деле.

— Помогите, Иван Семенович! На вас одна надежда. Малый же захирел, тоскует так, что со стороны глядеть больно. Помогите!..

Живов вспыхнул.

— Дуракова осина! Тебе говорят, что через неделю-две, ну, месяц Бонапарт под Москвой будет. Сражение начнется у всех застав. В охотники всех силком брать будут. Тебя и меня возьмут, не токмо твоего Макара. И убьют всех нас троих. А ты, дуракова осина, о свадьбах помышляешь!

Тихонов испугался и молчал.

— Простите. Я сдуру! — выговорил он. — Правда ваша…

Но, однако, он знал нрав своего благодетеля и знал, какое действие производит на него слово «простите». Живов насупился на свой особый лад. Брови его сдвинулись, но глаза светились добрым светом, а губы отдулись как-то вперед, и все лицо стало мягкое и кроткое.

— Говори, глупый, что я могу? Ведь я не сваха какая… Спаси Бог!

— Не знаю я и сам, Иван Семенович. Вы лучше надумаете…

— Ни родители, сказываешь, ни сама девица не хотят Макара? А говорила ли сваха, что Макар — мой крестник?

— Говорила. Сто раз даже, на все лады…

— Ну и что ж?

— Они в ответ, что, мол, наплевать. У Ивана Семеныча крестников и крестниц, мол, пол-Москвы.

— Ну, это они врут, оголтелые… Да и если бы и правда! Я этим не умален. Все же я чуть не первая мошна в Москве.

И, подумав, Живов прибавил со своим обычным и постоянным присловьем:

— Ну, ладно. Спаси Бог! Приходи послезавтра.

На другой же день старик отправился к купцу Хренову на Девичье поле и, не застав его дома, приказал сказать, что ждет его ввечеру у себя на дому.

Хренов, узнав, что треклятый Живов удостоил его своим посещением, разумеется, тотчас же поспешил явиться к страшному богачу.

Часов в восемь он был на Басманной и стучал в ворота огромного дома. Через пять минут он уже сидел перед благообразным стариком, который спрашивал добродушно-строго, почему Хренов не хочет выдать свою дочь за его крестника Тихонова.