Дмитрий Дмитриев - Два императора

— Что так? А ты не спесивься, откушай, яйца есть, а то молока не хочешь ли? Молоко-то свежее, хорошее. И хлеб мягкий, ноне испекла.

— Оставь меня, мне ничего не надо!

— Ох, сударка, и спесива же ты!

— Ну, а ты, старуха, пошла! Чего княжне надоедаешь? — прикрикнул на Сычиху Цыганов.

Та поспешила выйти из избы.

— Княжна, не прикажете ли чего? — заискивая, спросил он.

— Нет, мне ничего не надо.

— Позвольте, я принесу вам ковёр и постелю на скамью.

Лёгким наклонением головы княжна его поблагодарила.

— Мне можно уйти?

— Да, ступайте.

Николай вышел. Княжна слышала, как он заложил дверь снаружи засовом.

«Что же это? Я в плену, меня запирают! Теперь я уверена, что злодеи, которые на меня напали, были им подкуплены. Глаша права. Не думает ли этот жалкий подкидыш добиться моей любви? Посмотрим, что будет завтра!» — проговорила она, подошла к двери и заперла её на крючок.

В избе было душно и мрачно. Софья отворила оконце и стала жадно вдыхать лесной весенний воздух. Это несколько укрепило расстроенные нервы молодой девушки; она стала спокойнее, усердно помолилась Богу, легла на скамью и скоро крепко заснула.

Был уже день, когда проснулась княжна. Яркие солнечные лучи весело играли на стенах избёнки; она спала долго.

— Уже день! Однако я поспала! — оглядывая своё жилище, проговорила молодая девушка; она подошла к двери, подняла крючок, но дверь была заперта снаружи; княжна стала стучать.

— Что надо? — спросила у неё Сычиха.

— Отвори дверь!

— Она заперта.

— Отопри!

— И отперла бы, да на замке, и ключ у барина.

— У какого барина?

— А у того, что тебя вчера, сударка, привёз.

— Что это значит? — крикнула молодая девушка.

— А то и значит, что попала ты, ровно птичка, в западню и сиди теперича в ней… — прехладнокровно ответила старуха.

— Отопри!.. Иначе я дверь выломаю!

— Ох, сударка, не выломать тебе двери: крепка она, засов-то железный, а замок большущий.

— Что же это, зачем он меня запер, зачем?

Молодая девушка заплакала.

— А ты полно! Чего убиваешься! Слезами не пособишь.

— Слушай, старуха, выпусти меня, выпусти!

— И выпустила бы, да не могу! Выпусти — барин убьёт меня, а избёнку сожжёт.

— Какой он барин! Он жалкий подкидыш, негодяй презренный… Мой отец и брат были его благодетели. Хорошо отблагодарил их!.. — с горечью и со слезами говорила княжна. — Моё несчастие ему даром не пройдёт! Мой отец сумеет его наказать…

— А кто твой отец будет? — спросила Сычиха.

— Зачем тебе? Кто бы он ни был.

— Что же, не говори, пожалуй, тебе же хуже.

— Мой отец — князь Гарин.

— Как Гарин! Это что живёт в Каменках? — с удивлением воскликнула старуха.

— Ну да, Каменки наша усадьба. Ты отпусти меня, старуха, мой отец за это даст тебе много денег.

— Да, да, надо подумать — держать тебя взаперти не приходится. Я не знала, что ты княжья дочка. Хоть и называл тебя барин-то княжною, да я думала, что он так тебя зовёт. Не знала я!..

— Ну и выпусти.

— А ты, голубка, потерпи немного, выпущу, держать княжую дочь взаперти не буду — в большом ответе за тебя, пожалуй, будешь…

— Ты только говоришь, а не выпускаешь, — упрекнула княжна старуху.

— Говорю, погоди!.. Сейчас нельзя.

— Почему?..

— А потому, твой недруг-то здесь бродит, и кони его здесь в овраге припрятаны. Пойдёшь — опять ему попадёшься. А ты, княжья дочь, погоди до ночи, ночью-то и подумаем, что делать.

— Ты говоришь, ключ от замка у него? — спросила Софья.

— У него, у него, с собою унёс. Да замок что!.. Стукну раза два топором — и замок сшиблен!..

— Так ты меня ночью выпустишь? — радостным голосом спросила княжна.

— Помалкивай, мы барина-то надуем. А ты вот поешь ситничка да яичек, ещё вот крынка молока.

Сычиха подала в оконце молодой девушке ситного, яиц и молока.

Обещание старухи успокоило княжну; она стала с нетерпением дожидаться ночи.

Спустя немного Цыганов вёл вполголоса разговор с Сычихою.

— Что, проснулась? — спрашивал он.

— Давно, — ответила старуха.

— Говорила с тобой?

— Нет, ничего не говорила, только жаловалась на свою хворость, — приврала Сычиха.

— Как, разве она нездорова? — испуганно спросил молодой человек.

— Головы не поднимает, лежит. Я ей и яиц, и ситного — ничего не ест, сердечная! Наказывала её не беспокоить.

— Ну, так я к ней не пойду — обеспокоишь.

— Не ходи, барин, отложи — пусть отдохнёт.

— Да, да, пусть. Я пойду поброжу по лесу.