Дмитрий Дмитриев - Два императора

— Что ж, барин, поди прогуляйся! Погодушка хорошая!..

Прошёл долгий весенний день, настал вечер, а там и ночь.

Уже совсем стемнело, когда к избе Сычихи подошёл измученный, усталый Цыганов; он заблудился в большом лесу и несколько часов подряд путался и едва вышел на поляну, где находилась Сычихина изба; ему страшно хотелось есть. Утолив свой голод молоком и яйцами, он растянулся на траве под деревом, в нескольких шагах от хибарки, предварительно наказав старухе снести корма и питья его лошадям, которые стояли в неглубоком овраге привязанными к дереву; там находилась и телега с кибиткою.

Цыганов не спешил объясняться с княжною, он избегал или медлил с объяснением. Честь в нём была ещё не совсем потеряна, ему совестно было взглянуть в глаза Софье, с ней заговорить. Николай сознавал большую вину перед нею. Он раскаивался в своём бесчестном поступке и, услышав от Сычихи о мнимой болезни княжны, хотел уже отвезти её обратно в Каменки. Но страсть его не допустила до этого.

«Моя или ничья! — думал Цыганов, лёжа под деревом. — Попала в руки, моею и будет! Во что бы то ни стало, а её любви я добьюсь! Пусть немного поживёт у Сычихи, а там уговорю со мною ехать в какой-нибудь отдалённый город. Не поедет — силою увезу, там и повенчаемся. Волей или неволей, а сиятельные князь и княгиня зятем меня должны назвать. Что же, теперь я не простой, сам в дворянстве состою!»

Наконец сон стал одолевать Николая и он скоро заснул крепким, богатырским сном.

Глубокая полночь; тишина в лесу могильная, вся природа как будто тоже погрузилась в тихий сон. Высокие деревья стоят не колышутся, и только один соловей нарушает лесное безмолвие, его музыкальные трели несутся в ночной тишине раскатистым эхом по густому лесу и замирают где-то далеко-далеко…

Старая Сычиха осторожно, оглядываясь по сторонам, подошла к своей избе и, тихо стукнув в оконце, спросила:

— Не спишь, княжна?

— Нет! До сна ли? Я жду тебя.

— Опасно нам бежать-то: твой недруг здесь.

— Ведь он спит?

— Крепко спит, а всё же боязно. Ну проснётся? беда!

— Как же нам быть?

— Боюсь, начну замок сшибать, услышит. Ах, постой, может, я достану ключ. Ключ-то у него на кушаке привязан, срежу — он крепко спит, не услышит.

Сычиха осторожно подкралась к спавшему Цыганову; на нём надет был суконный казакин, [74] Казакина, м. (от слова казак) (устар.). Мужское верхнее платье в виде кафтана на крючках со сборками сзади. подпоясанный красным кушаком; на кушаке висел ключ.

В руках у старухи был острый ножик. Она очень ловко срезала ключ и поспешила с ним к двери; замок был отперт, и княжна очутилась на свободе.

— Скорей к оврагу, там стоят кони.

— Так темно, я ничего не вижу.

— Давай, сударка, руку, я поведу.

Они скоро добрались до оврага. Сычиха привычною рукою впрягла одну лошадь, а другую привязала позади телеги.

— Ты садись, а я выведу лошадей.

Софья села в кибитку. Она дрожала, как в лихорадке. Старуха повела под уздцы лошадь. Дорога из оврага была глинистая, плохая.

Наконец они выбрались из оврага и выехали на широкую лесную дорогу; по такой дороге свободно было ехать парою. Сычиха впрягла и другую лошадь, села на облучке, взмахнула вожжами, и сытые кони быстро понеслись.

— Ну, прощай, барин! Счастливо оставаться, домовничай в моей избёнке! — весело сказала Сычиха.

— Как мне благодарить тебя, добрая женщина! Ты спасла меня! — проговорила книжна.

— А ты погоди, сударка: вот предоставлю тебя в Каменки — тогда и отблагодаришь.

— А как звать тебя?

— Зови Сычихой.

— Таких имён я не слыхала.

— Да это не имя, а прозвище, а звать меня Аксиньей.

— Господа, как я, Аксинья, рада! Я на свободе…

— Ещё бы не радоваться! Всяк человек свободе радуется.

— Далеко до Каменков? — спросила княжна.

— Десятка два вёрст будет, — ответила старуха, погоняя лошадей.

— Господи, как далеко!

— А ты, княжна, не бойся, дорога мне известна, скоро доедем.

— Страшно ночью в лесу!

— Чего бояться? В нашем лесу тихо, и злых людей в нём не водится.

Между тем Цыганов спал часов пять подряд, и когда проснулся, было уже совершенно светло; он с удивлением посмотрел на свой перерезанный кушак, валявшийся на траве; Николай хватился ключа — его не было; нетрудно было догадаться, что ключ срезали. Он вскочил и вне себя от гнева и злобы бросился к избёнке: дверь отворена, в избе никого не было.

— Проклятие! Убегла, верно, подговорила старую чертовку — вместе и убегли. О, если бы мне их поймать!..