Дмитрий Дмитриев - Два императора

Николай до заставы провожал князя Гарина и его семейство. Сам князь и Лидия Михайловна с ним радушно простились. Княжна холодно, но вежливо на прощание протянула ему свою хорошенькую ручку.

Она не могла простить Цыганову его поступок с бедной Глашей.

— Ты смотри же, братец, на Пасху не успеешь к нам приехать, приезжай на свадьбу, — ведь на Красную горку у нас будет свадьба. Непременно приезжай! — прощаясь с Цыгановым, сказал Владимир Иванович.

— Если позволите, ваше сиятельство.

— Прошу, приезжай.

— За счастие почту, ваше сиятельство!

— Приезжай, братец, приезжай. Рады будем. Софи, что же ты не приглашаешь к себе на свадьбу? — с лёгким упрёком обратился князь к дочери.

— Приезжайте, — как-то нехотя промолвила княжна.

Этот зов тяжело отозвался на молодом человеке; он побледнел и от сильного волнения закусил себе губы.

Это не ускользнуло от проницательного взгляда княжны; она быстро спросила у Николая:

— Что с вами?

— Извините, раненое плечо часто даёт себя знать, ужасная боль, — немного растерявшись, ответил молодой человек.

— А ты, братец, берегись, весною в Москве плохое житьё, как раз простудишься. То ли дело у нас в Каменках! Скорее приезжай к нам.

— Несказанно благодарен вашему сиятельству.

Прозоров, жених Софьи, не провожал Гариных: его не было в Москве; Леонид Николаевич получил командировку в Тверь недели на две.

По той самой дороге, по которой ехал князь Гарин со своим семейством в свою усадьбу Каменки, по прошествии пяти дней ехала пара сытых лошадей, запряжённая в простой телеге с верхом, сделанным из клеёнки; в телеге сидел Николай Цыганов с какими-то двумя оборванцами подозрительного вида.

Один из оборванцев, с красным, отёкшим от перепоя лицом, с рыжей всклоченной бородой, с зверским взглядом, сидел рядом с Николаем; другой оборванец на козлах правил лошадьми; по смуглому цвету лица и по волосам, чёрным как смоль, он походил на цыгана; рыжего звали Петрухой, а чёрного — Кузьмой.

Николай был задумчив и мало говорил в дороге со своими спутниками.

Наконец рыжему Петрухе надоело ехать молча, и он обратился к молодому человеку:

— Ваше благородие, а ваше благородие!

— Ну, что тебе? — откликнулся недружелюбно Николай.

— Да скоро ли мы приедем?

— А ты, верно, соскучился ехать?

— Знамо, соскучился. И дорога, будь она проклята!

— Чем тебе, Петруха, не нравится?

— Да как же, ваше благородие, кабаков мало по дороге.

— А тебе бы, пьяница, всё вино лопать! — огрызнулся на рыжего Цыганов.

— В дороге, ваше благородие, вино услада. Потому скучища, а вино веселье сердцу придаёт. Напьёшься, ну и долгий путь покажется коротким.

— Ну, на кабаки, рыжая образина, ты не рассчитывай.

— А почему так?

— Потому пьянствовать тебе не дам.

— Ты-то, ваше благородие, мне пьянствовать не дашь? — нахально спросил Петруха у Цыганова.

— Хоть бы я!

— Ну, барин, это ты оставь, на тебя я не посмотрю.

— Силою заставлю! — крикнул на рыжего молодой человек.

— Ну, барин, не ври, я сильнее тебя!

— А вот этого гостинца хочешь? — Николай быстро вынул из дорожной сумки небольшой двуствольный пистолет.

— Ох, барин, не пугай — этой штуки я боюсь! — присмирев, покорным голосом проговорил Петруха.

— Ну, то-то же! Смотри! До тех пор, пока мы не кончим дело, пьянствовать ни ты, ни Кузьма не будете! Сделаете мне дело, за которым я вас везу в княжескую усадьбу, тогда опейтесь, мне всё равно!

— Зачем опиваться! Мы только вдосталь винца на радостях отведаем, а опиваться зачем?

— Там уж вы как хотите, а до тех пор ни-ни!

— Да уж ладно, мол.

— Ты молчи, Петруха, потерпи. Недолго осталось — скоро приедем. Обделаем барину дельце — тогда и гулять станем, — вставил своё слово дотоле не принимавший участия в разговоре черномазый Кузьма.

Не доезжая несколько десятков вёрст до княжеской усадьбы Каменки, Николай Цыганов остановился на ночлег на постоялом дворе; он не хотел ночевать в избе — там было душно и жарко, а лёг спать в телеге. Рыжий Петруха и черномазый Кузьма расположились на сеновале.

Ночь была апрельская, светлая. Голубое, безоблачное небо усеяно было миллионами звёзд. На дворе светло, как днём. Не спалось что-то Николаю; ему наскучило лежать в телеге — он встал и пошёл к сеновалу; ему захотелось узнать, спят ли Петруха и Кузьма.

Кругом было тихо. Вот он у сеновала. Николай ясно слышит разговор двух оборванцев.

— Право бы, его ухлопать. Давай, Кузьма, чего зевать? — тихо говорит Петруха.