Лью Уоллес - Бен-Гур

В труде гребцов недостаточно искусства, чтобы дать пищу их грубым мозгам. Нагнуться, на себя; перо, лопасть, глубже — вот и все, что от них требовалось; чем больше автоматизма в движениях, тем лучше. Даже внимание к морю за бортом со временем становилось инстинктивным. И вот после долгой службы несчастные превращались в животных — терпеливых, бессмысленных, покорных — в создания с мощной мускулатурой и уснувшим разумом, живущие скудными, но дорогими воспоминаниями; и в конце концов приходили в полубессознательное состояние, в котором ничтожество делалось привычкой, а душа смирялась с беспросветным существованием.

Справа налево, час за часом раскачивался в своем удобном кресле трибун и думал о чем угодно, только не о печальной участи рабов на скамьях. Их движения, абсолютно одинаковые по всей длине галеры, со временем надоели своей монотонностью, и тогда он начал развлекаться, изучая каждого гребца. Своим стилом он отмечал недостатки, думая, что при благоприятном исходе выберет из пиратов замены на некоторые места.

Не было нужды знать имена рабов, попавших на галеру, как в могилу; для удобства они заменялись номерами на скамьях. Острый взгляд трибуна перемещался с одного сиденья на другое, пока не дошел до скамьи номер шестьдесят, которая, как указывалось выше, принадлежала последней банке слева, но для экономии места размещалась над первой скамьей первой банки. Там взгляд задержался.

Скамья номер шестьдесят находилась чуть выше уровня платформы и всего в нескольких футах от нее. Свет, падавший сквозь решетку, позволял трибуну досконально разглядеть гребца: напряженного и, как все его товарищи, голого, за исключением набедренной повязки. Кое-чем, однако, он выгодно отличался от прочих. Он был очень молод — не старше двадцати лет. Далее, — Аррий любил не только кости, но был ценителем физической красоты человеческого тела и, бывая на берегу, не упускал случая посетить гимнасии, чтобы полюбоваться знаменитыми атлетами. У какого-то, вероятно, тренера, он почерпнул мысль, что сила зависит столько же от качества, сколько и от количества мускулов, а победа в состязаниях — столько же от ума, сколько от силы. Приняв доктрину, он постоянно искал ей подтверждений.

Читатель может поверить нам, что в поисках совершенства, как ни часто он им предавался, трибун редко находил желаемое — фактически никогда он не видел такого тела, как это.

В начале каждого движения весла тело и лицо гребца были обращены в профиль к платформе, в конце же тело оказывалось повернутым вполоборота. Грация и легкость движений поначалу вызвали сомнения в добросовестности, скоро, впрочем, отвергнутые: то, как твердо держали руки весло, занося его, и как сгибалось оно на рабочем ходе, было достаточным доказательством прилагаемых усилий и искусства гребца, что обратило мысли критика в кресле к поискам комбинации ума и силы, подтверждающей теорию.

В ходе изучения Аррий отметил молодость объекта наблюдения — не предаваясь сантиментам по этому поводу, — хороший рост, а также совершенство верхних и нижних конечностей. Может быть, руки длинноваты, но этот недостаток хорошо скрывала масса мускулов, которые при некоторых движениях бугрились, как узловатые канаты. На теле просматривалось каждое ребро, но худоба была здоровым избавлением от лишнего жира, чего так добивались на палестрах. А главное, в действиях гребца была гармония, напоминавшая о теории трибуна и усиливавшая его интерес.

Скоро он поймал себя на том, что ждет возможности увидеть лицо анфас. Голова была хорошей формы и сидела на шее, широкой у основания, но гибкой и грациозной. Черты лица в профиль казались восточными, а тонкость их выражения говорила о хорошей крови и живом духе. Новые наблюдения углубили интерес трибуна.

— Клянусь богами, — говорил он себе, — парень произвел на меня впечатление! Он многое обещает. Я узнаю о нем побольше.

В это мгновение гребец повернулся и взглянул на него.

— Еврей! И совсем мальчик!

Под пристальным взглядом большие глаза раба еще увеличились, кровь бросилась в лицо, и весло чуть помедлило. Однако в следующее мгновение сердито ударил молоток хортатора. Гребец опомнился, отвернулся от исследователя и, будто упрекнули именно его, сделал «перо». Когда он снова взглянул на трибуна, — сказать, что он был изумлен, совершенно недостаточно — на него смотрели с доброй улыбкой.

Тем временем галера подошла к Мессинскому проливу и, миновав город с тем же именем, вскоре повернула на восток, оставив за кормой темное облако Этны.