Лью Уоллес - Бен-Гур

Он провел ее до двери и церемонно придержал портьеру.

— Мир тебе, — сказал он в удаляющуюся спину.

Бен-Гур покидал гостиную далеко не с той живостью, с какой входил. Открытие, что человек со сломанной спиной может сохранять деятельный ум, следовало обдумать.

Поскольку задним числом нетрудно заметить приметы обрушившейся беды, мысль, что он даже не заподозрил египтянку в пособничестве Мессале, а годами все более отдавал в ее власть себя и друзей, тяжело ранила самолюбие. «Ведь я помню, — говорил он себе, — что она ни словом не упрекнула римлянина у Кастальского ключа! Помню, как восхищалась им на озере в Пальмовом Саду! И — конечно — он остановился и ударил себя в грудь, — загадка со свиданием во дворце Идерна — не загадка более».

Заметим, однако, что ранено было самолюбие, а к счастью от таких ран умирают редко, и даже болеют недолго. Тем более, что Бен-Гур имел к кому направить мысли, ибо вот уже он восклицает: «Слава Богу, я освободился наконец от этой женщины! Теперь я вижу, что не любил ее!»

И будто сбросив, по крайней мере, часть груза, он пошел бодрее. Добравшись до террасы, откуда одна лестница вела вниз, во внутренний двор, а другая — на крышу, он избрал последнюю. На верхней ступеньке новая мысль заставила его остановиться.

— Мог ли Балтазар быть соучастником в этой игре? Нет! Лицемерие редко совместимо с сединами. Балтазар — праведник.

Утвердившись в этом мнении, он ступил на крышу. Над головой стояла полная луна, но не она, а огни на улицах и площадях города освещали небо, воздух же был заполнен древними псалмами, простая гармония которых не могла не заставить его прислушаться. Бесчисленные голоса, выводившие ее, казалось, говорили: «Вот, сын Иуды, мы подтверждаем свое благоговение перед Господом Богом, и верность земле, которую он дал нам. Пусть придет Гедеон, Давид или Маккавеи — мы готовы!»

Это было только вступлением, ибо далее он увидел Назорея — в определенном настроении мозг склонен к видениям.

Кроткое лицо Христа не оставляло его, пока он пересекал крышу, и не было там намека на войну, но лишь покой предзакатного неба, вызывающий старый вопрос: «Что за человек Назорей?»

Бен-Гур подошел к северному парапету и глянул вниз, затем повернулся и машинально двинулся к летнему дому.

— Пусть делают, что смогут, — говорил он. — Я не прощу римлянина. Не буду делить с ним свое состояние и не побегу из города отцов. Прежде призову Галилею и приму бой здесь. Смелые дела привлекут на нашу сторону другие племена, и возвеличивший Моисея найдет им вождя, если не подойду я. Если не Назорей, то кто-нибудь другой из многих готовых умереть за свободу.

Летний дом был погружен в полумрак. На полу лежали тончайшие тени колонн. Заглянув, молодой хозяин увидел кресло Симонида, стоящее так, чтобы открывался наилучший вид на город.

— Старик вернулся. Я поговорю с ним, если он не спит.

Он зашел и тихо приблизился к креслу. Заглянув через спинку, он увидел Эсфирь, спящую, свернувшись калачиком — маленькая фигурка под одеялом, обычно укрывавшим отцовские колени. Дыхание было неспокойно. Однажды его прервал глубокий вздох, закончившийся всхлипом. Что-то, быть может, одиночество, в котором он нашел девушку, навело на мысль, что этот сон — отдых от грусти, а не усталости. Природа великодушно посылает такое облегчение детям, а он привык считать Эсфирь ребенком. Он положил руки на спинку кресла и задумался.

— Не стану будить. Мне нечего сказать ей… нечего если только… если только я не люблю ее… Она дочь Иуды, красива и так непохожа на египтянку. Там все суета, здесь — вера, там тщеславие, здесь — долг, там эгоизм, а здесь — самопожертвование… Нет, вопрос не в том, люблю ли я ее, но любит ли меня она? Она была моим другом с самого начала. Ночью на террасе в Антиохии как по детски она просила не вступать во вражду сРимом, просила рассказать о вилле близ Мисен и жизни там! Чтобы она не догадалась, что я понял ее маленькую хитрость, я поцеловал ее. Забыла ли она тот поцелуй? Я не забыл. Я люблю ее… В городе еще не знают, что я обрел свою семью. Эта малышка встретит их милыми заботами сердца и хлопотами рук. Для мамы она будет второй дочерью, в Тирзе найдет равную себе. Я рассказал бы ей все сейчас, но… Во мне еще яд египтянки. Уйду и подожду другого, лучшего времени. Подожду. Прекрасная Эсфирь, верное дитя, дочь Иуды!

Он вышел так же тихо, как пришел.