Лью Уоллес - Бен-Гур

По-прежнему настороженный, Бен-Гур ответил шуткой:

— Никакой мужчина не остановит женщину, решившую поставить на своем.

— Скажи мне, — продолжала она, наклоняя голову и уже не скрывая иронической усмешки, — скажи мне, князь иерусалимский, где он, сын плотника из Назарета и в то же время сын Божий, от которого еще так недавно ожидались великие свершения?

Он нетерпеливо помахал рукой и ответил:

— Я не сторож ему.

Прекрасная головка опустилась еще ниже.

— Разрушил ли он Рим?

Снова, но уже с гневом Бен-Гур поднял руку.

— Где он основал свою столицу? — не унималась египтянка. — Могу я увидеть трон и бронзовых львов? А дворец? Он поднимал мертвых, что стоит такому возвести золотой дворец? Топнуть ногой, сказать слово, и встанет дом, подобный Карнаку со всем необходимым внутри.

Теперь уже вряд ли можно было превратить это в шутку: вопросы были оскорбительны, а манеры недружелюбны. Он еще более насторожился, но говорил, не подавая виду:

— О Египет, подожди еще день, неделю — будут и львы, и дворец.

Она не обращала внимания.

— А почему ты в такой одежде? Она не принята у правителей Индии и вице-королей. Я видела однажды сатрапа Тегерана: на нем был тюрбан из шелка и халат из золотой парчи, а рукоять и ножны меча ослепили меня сверканием камней. Я подумала, что Осирис одолжил ему сияние солнца. Боюсь, ты еще не получил королевства, которое обещал разделить со мной.

— Дочь моего мудрого гостя, добрее, чем сама полагает: благодаря ей я знаю, что Исида может поцеловать сердце, не сделав его лучше.

Бен-Гур говорил с холодной вежливостью, и Ира, поиграв с солитером своего ожерелья, ответила в том же тоне:

— Для еврея сын Гура умен. Я помню как ты мечтал о цезаре, входящем в Иерусалим. Ты говорил о дне, когда он объявит себя Царем Иудейским со ступеней Храма. Я видела, как спускалась с горы ведущая его процессия. Слышала пение. Эти машущие пальмовые ветви были очаровательны. Я все искала царственной фигуры в толпе: всадника в пурпуре, колесницу с возничим в сияющей меди, воина с выпуклым щитом, спорящего статностью со своим копьем. Я искала его эскорт. Было бы так приятно увидеть когорту из галилейских легионов.

Она бросила презрительный взгляд на слушателя, а потом расхохоталась, будто картина, возникшая в памяти, была слишком комичной даже для презрения.

— Вместо цезаря в шлеме и с мечом я увидела мужчину с женственным лицом, едущего на осленке, и в глазах его были слезы. Царь! Сын Божий! Спаситель мира!

Бен-Гур невольно вздрогнул.

— Но я не уходила, о князь иерусалимский, — говорила она, не давая ему опомниться. — Я не смеялась. Я говорила себе: «Подожди. В Храме он покажет себя, как подобает герою, готовому завоевать весь мир». Я видела, как он вошел в Восточные ворота и во Двор женщин. Видела, как подошел к прекрасным воротам и стоял перед ними. Было много народу со мной на притворе, во дворах, на крышах комнат и на ступенях с трех сторон Храма — там был, наверное, миллион человек, и все, затаив дыхание, ждали провозглашения. Колонны не были неподвижнее нас. Ха-ха-ха! Мне казалось, я слышу, как трещат оси римской машины. Ха-ха-ха! О князь, клянусь душой Соломона, твой Царь мира, запахнулся в свой балахон и пошел прочь, и вышел через дальние ворота, не сказав ни слова, а римская машина все работает!

Отдавая дань потерянной в это мгновение надежде, он опустил глаза.

Никогда прежде, ни в аргументах Балтазара, ни в совершаемых у него на глазах чудесах, спорная природа Назорея не открывалась Бен-Гуру так явно. В конце концов, лучший путь к постижению божественного лежит через изучение человеческого. В вещах, которые не под силу человеку, мы всегда ищем проявления Бога. Так в описанной египтянкой сцене, когда Назорей отвернулся от Прекрасных ворот, действие это было совершенно недоступно человеку, руководствующемуся человеческими побуждениями. Притча для любящих притчи, она учила тому, что так часто утверждал Христос: миссия его была не политической. Времени, чтобы обдумать все это, было у Бен-Гура не больше, чем умещается меж двумя вздохами, и все же он успел понять все, и надежда на месть покинула его, и мужчина с женскими лицом и волосами, со слезами на глазах прошел рядом — так близко, что оставил ему что-то от своего духа.

— Дочь Балтазара, — сказал он с достоинством, — если это и была игра, о которой ты говорила, венок за тобой. Только довольно слов. В том, что у тебя есть цель, я не сомневаюсь. К делу же. Я отвечу и мы разойдемся своими дорогами, и забудем, что встречались. Говори, я слушаю, но довольно о том, что ты уже сказала.