Алексей Бакулин - Недотёпы

Атаман ничего не ответил, лишь махнул саблей с каким-то особенно вычурным вывертом и под корень ссёк претолстую заледенелую ольху.

— Спрашивают тебя! — настаивал Сильвестр, — Чего ради надрываемся, махину эту волочём? Может, зазря? Может, ты и не пушкарь никакой?

— Пушкарь, — кратко ответил атаман, подпрыгнул сажени на две и в полёте рассёк надвое молоденькую ёлочку.

— Саблю зазубришь, балда! — прокряхтел Пахом, подлезая под лафет, чтобы вытолкнуть пушку из сугроба.

— Успею наточить, — благодушно отвечал атаман. — Мы ещё пообедать успеем, не только что…

Они вытолкали пушку из леса в деревню, протащили её, упирающуюся, мимо горестно молчащих собачьевских старух и вволокли на горку. Никогда прежде Сильвестр здесь не бывал. С горки открывался вид на просторное вытянутое озеро — гладкую, не тронутую ни одной ногой снежную равнину. Пахом с Агафоном подтолкнули бревно под пушечные колёса, атаман плясал, выписывая саблей вензеля, а Сильвестр застыл, вперясь взглядом в снежное озеро. Широкие пространства всегда завораживали его: горожанин, он простора побаивался. Тем более, если отсюда придут…

— А они отсюда придут, поляки-то? — спросил он Пахома.

— Точно, отсюда. Неоткуда больше.

Точно, отсюда. Выйдут — вон, из леса и будут долго брести по снегу… Тут не меньше двух вёрст… А потом? Будут карабкаться по скользкому склону на горку, кричать, соскальзывать, орать грозно, махать саблями… Стрелять будут. Вот тут-то и случится. А мы-то сами успеем ли стрельнуть хоть раз? Неужто атаман сумеет? А что такое один выстрел? Они разозлятся только. Или нет, не пойдут против пушки. Дураков нет на пушку лезть. А может и правда, испугаются, повернут?.. Пахом ведь знает, что делает: он человек не глупый. Он очень даже не глупый, и зазря не станет в пушки-ядра играть.

— Ну, пойдём, Сильвестр Афанасьич!

— Куда?

— Обратно, в лес: за ядрами, за порохом. Ничего, теперь полегче будет: на санках покатим.

Санки, впрочем, тащили сами: Пахом свою лошадку безпокоить не дал. Возвращаясь, издали увидели такую картину: человек десять старух — чёрных и молчаливых — обступили атамана, а он, точно плясун-пастух в окружении девичьего хоровода выламывался, как умел, прыгал на одной ножке, на другой, на двух, и бочком, и задом, и сабелькой то в небеса тыкал, то взбивал ею снег, то со свистом проносил её над старушечьими головами. Впрочем, бабки не пугались, а стояли молча, недвижно, и только губами чуть заметно шевелили: то ли молились о ниспослании победы, то ли уже отпевали последних своих защитников…

— Ну вот! — сказал Пахом, пытаясь отдышаться, — Давай, Филипп Филиппыч, кормилец наш! Начинай! Привезли тебе всякого товару.

Атаман почувствовал, что на него смотрят, кончил пляску и повернулся к пушке.

— Чего? — и надолго замолчал, раздумчиво разглядывая лица товарищей.

— Чего-чего!.. Пушку, казаче, заряжай! — взвизгнул Сильвестр Афанасьевич, — взвизгнул неожиданно для самого себя. Страх пробрал его внезапно, — удаль куда-то ушла, а на её место заступила мерзкая, мелкая трясучка. Самые дурные предчувствия, видимо, оправдывались: атаман стоял и тупо пялился на укрытые холстиной ядра и бочонок с порохом.

— Чего? Заряжать? Так, вроде, рано ещё. Ещё пообедать успеем. Я уж проголодался…

— Может тебе ещё и зельица принести! — Сильвестр, глупо размахивая руками, побежал на атамана, но был удержан за шиворот спокойным и страшно сильным, как выяснилось, Пахомом.

— Чего разволновался-то, Афанасьич? — ехидно улыбнулся Агафон. — Ещё поляков нету, рано труса праздновать…

— Нету, так будут! Потом пожалеете… Да поздно… — Сильвестр изо всех сил пытался сохранить достоинство, дёргаясь в руках Пахома. И именно тут — ни раньше, ни позже, строй старух раздвинулся и на фоне их чёрных пролушубков нарисовалась рыжая, узорно расшитая шубка Нюры Красногорской. Нюра вышла вперёд, сложила руки на животе и разулыбалась.

— Это Силюшка, боярский сын! — сказала она старухам, указывая на злого, покрасневшего от позора Сильвестра. — Мы с ним поженимся. Он к батюшке сватов засылал. Силюшка, суженый мой ненаглядный! Уж так его батюшка мой любит — как сыночка милого! А этот, — она показала на атамана, — дружкой будет.

Волосы её неряшливо выбивались из-под дорогого платка, глаза чуть косили и улыбка была, по правде сказать, весьма широкой, слишком широкой, чуть подрагивающей. «Лучше, когда она спит, — подумал Сильвестр, — Во сне она всё-таки на девицу похожа, а не на юрода».