Алексей Бакулин - Недотёпы

— Так я, это… — Агафон вертел головой, разминал горло и откашливался, — Я ж давно догадался, да молчал… А тут, ненароком с языка сорвалось…

— Так он не казак? — спросил Сильвестр, обиженный тем, что признали негодным для защиты.

— Какой-такой казак! — рассмеялся Пахом, — Я узнавал. С Твери он. Купецкий сын беспутный. Всё пил да гулял, да Тверь кулаками пугал. Тятьку разбойники повесили, так он решил на Дон перебраться… Сперва в Сибирь, правда, убёг, там поразбойничал… Потом у нас застрял — вроде как и вы. Давайте-ка, все разом поднимем его на печь: утром проснётся, ничего не вспомнит…

Так и вышло.

Но утром случилась другая беда. Едва успели позавтракать, пришёл Пахом, бледный и строгий, и сказал:

— Поляки идут.

Сильвестр с Агафоном повскакали из-за стола:

— Где поляки? Откуда? Сколько?

— Чернодворские мужики за ними украдкой в лесу проследили. Говорят: идут поляки — человек сто. Ихнюю деревню, должно быть, мимо обойдут, не заметят, а на нашу прямиком выйдут. Кто знает, что за люди, откуда взялись… Оборванные сильно, голодные. Может от полка какого отбились, может ещё что… Не знаю. Оружие, впрочем, у них в порядке, — так говорят. Ведёт их полковник — важный такой пан, толстый, усатый…

— Да что нам с его усов! — завопил Агафон, — Ты скажи, когда здесь-то будут? Удрать успеем?

— Так это… — засмущался Пахом, — Удрать-то, конечно… Они к вечеру будут, не раньше… Удрать-то мы успеем! Тут другая незадача…

— Уж не драться ли ты с ними задумал? — спросил Сильвестр, чувствуя с удивлением, что лицо его расплывается в улыбке. Сто человек поляков против их четверых, — это хорошо. Вот и послал Господь славную смерть, не оставил милостью своей. Не повезло Сильвестру Афанасьевичу родиться: не в те годы на свет пришёл — ни при Димитрии Донском и не при Иоанне, грозном царе, — зато уйдёт по-человечески. Не в лесу замёрзнет, и не под забором сгниёт. В волнении он пригладил волосы, подкрутил поникший было ус и махом допил весь свой кипяток с вареньем.

— Да чего там драться… — покривился Пахом. — Кто драться-то будет? Ты, что ль Сильвестр Афанасьевич, или ты, Сидорыч? Не… тут даже если с атаманом на пару… Не…

— Так что ж тогда? — сухо спросил Сильвестр.

— Пугнуть их надо… Пошуметь чуток… Пусть они нас обойдут стороной. Ведь подумайте, господа хорошие: едва только деревня отстроилась с вашей помощью… Вроде жизнь опять начинается… А скольких они старух-стариков порешат? Вы ж их знаете: из баловства двух-трёх повесят, трёх-четырёх под горячую руку пристрелят, а у стальных последнее отымут — те и ноги протянут с голоду. Нельзя бы так.

— И чем же ты их пугать вздумал? Атаманским криком? Этот точно: как гаркнет, так два полка разбегутся…

— Пушек у них нет, вот что. Пушки они испугаются.

— А у тебя, значит, пушки есть? И много? По две на брата выйдет?

— Да вы не смейтесь. Пушка есть. Одна. Её поляки забыли, как в прошлый раз тут проходили, а я её нашёл. Она спрятана, в лесу лежит. Хорошая пушка, на колёсах. И порох есть, и ядра…

— А пушкарь? Пушкарь у тебя есть, запасливый ты человек?

— Так атаман говорил, что хорошо стреляет. В Сибири, говорит, по татарам бил…

— Он тебе не то ещё скажет! — усмехнулся Сильвестр и вновь размечтался. Встанем у пушки! Вжарим по гадам! Уж человек пять положим. Не зря подохнем.

— Ну, так пошли! — закричал он, петухом вскакивая с лавки, — Эй, атаман! Станицу проспишь! Подъём! Подъём!

На секунду с печки свесилась недоуменная, заплывшая синим, косматая рожа, потом в один миг огромная туша бесшумно взвилась в воздух и мягко приземлилась рядом с Сильвестром. Зловонная пасть распахнулась:

— Чего?..

— Ничего. Поляков бить идём?

— Ну, идём. Подай-ка мне сапожки.

Ничего не ответил Сильвестр Афанасьевич и пошёл искать свой полушубок, принадлежавший некогда бабкиному сыну, убитому поляками.

Пушку Пахом спрятал в шалашике на полянке, невдалеке от деревни, шалашик же так завалило снегом, что охотник долго его искал среди прочих сугробов. Потом они, упираясь, волокли эту здоровенную медную трубу на колёсах, колёса же обледенели и не вращались. Атаман им не помогал. Он шёл сзади, помахивал сабелькой, приплясывал и что-то бормотал, а может быть, напевал.

— Это он сабельные приёмы повторяет, — пояснил Пахом. — Поляки перед боем так же отплясывали.

— Знаем, учёные, — проворчал Агафон, — Век бы таких плясок не видать.

— Эй, казаче! — отплёвываясь от снега, прокричал Сильвестр, — А ты подлинно ли пушкарить умеешь?