Алексей Бакулин - Недотёпы

— Кому?! Ты чего городишь? Каким китайцам?

— Ну, это я так, к примеру. Может, не китайцам, а татарам, или, скажем, индийцам… Не суть.

— Нет, не правильно это! Не так всё должно было быть!

— Ну, брате, ты против Божьего промысла не восставай. Уж если закрылась Россия, так, стало быть, закрылась, и, если не к концу света идём, то, значит, некий другой народ должен креститься и просветиться…

— Это понятно… Но вот ведь где беда: Россия-то закрылась, а мы — нет! Почему мы должны это всё пережить? Это выше сил человеческих! Почему весна не наступает? Хочется вон из России, и чтобы духа её не было, чтобы и не видеть, и не вспоминать!

— Брате, не малодушествуй! А как же греки? Разве им сладко было, когда султан в Святую Софию на коне въехал? Думаешь, ты один такой чувствительный, а для них это всё хаханьки?

— Так греки все и разбежались — кто поумнее. Одни во фряжские земли, другие к нам, третьи ещё куда… И вообще, греки — это не наш брат, запечник. Они сейчас сил немного поднаберут, да султану твоему так врежут!.. Вот и вернётся православное царство, и не надо будет китайцев крестить. Дал бы Бог поскорее туда добраться…

— Поскорее! — взвыл с печки атаман, — На Дон поскорее!.. Не могу здесь больше!

— Экие вы все нетерпеливые, — усмехнулся Агафон, — Вот, смотрите-ка: Пахом сидит, улыбается и никуда не торопится. Никуда ему бежать не надо.

— А куда ж мне бежать? — застеснялся Пахом, — Я вроде как тутошний. Я здесь спокон веку живу, и тятька мой здесь помер… Мы ж собачинские… Чего мне бегать?

— А вот, что Русь кончается — это тебе как? Это тебя не волнует? — строго усмехаясь, спросил охотника Сильвестр.

— Этого я не понимаю, — просто ответил Пахом, — Это ваши дела, барские.

— Ну, как же не понимаешь? — удивился Сильвестр, — Вот поляки озоруют, казаки… Всю деревню вашу перебили — это ты не понимаешь? Тебя не касается такое?

— Ты ж сколько времени без церкви живёшь с тех пор, как поп сбежал! — вступил Агафон, — Наплевать тебе на это, что ли? Православный ты человек или кто?

— Не знаю… — протянул Пахом, — То есть, вера, оно конечно: веру мы держим, мы не татары какие. И деревня… Жалко деревню… Жалко мужиков… И баб… Тяжёлое время Господь послал.

— А что ж ты улыбаешься-то, если время тяжёлое?

— Так я и плакал ведь, когда поляки налетели… Ох и горя было! Вот уж горе! А сейчас-то что? Живы остались, и слава Богу. Живём, значит.

— А если завтра опять налетят? И ведь налетят, непременно!

— Ну, так что ж? Бог даст, снова спасёмся. А нет — ну, на нет и суда нет. Только что ж об этом сейчас думать? Вот как налетят, тогда и подумаем.

— А если, — Сильвестр грозно прищурился, — если завтра тебе скажут: «На Москве ныне польский царь! Давай, Пахом, перекрещивайся в латынскую веру! А на селе у вас вместо русского барина будет ясновельможный панствовать!» Что тогда?

— Этого мы не понимаем, — твёрдо сказал Пахом, явно желая прекратить разговор, — Мы царей не выбираем. Мы и бояр не сами себе на шею сажаем. Придёт пан — ну, значит, пан. Ежели сильно запанствует — можем и подпалить, можем и рогатиной…

— Сабелькой раз! И башку долой! — радостно подхватил атаман, — Пана зарубить — это милейшее дело… У нас на Дону…

— А вот скажи-ка, Филипп Филиппыч, — обернулся к нему Агафон, — почему речь у тебя русская? Я ведь казаков слышал-переслышал, до сих пор их голоса в ушах стоят. Они иначе говорят. И слова у них иные. Ты вот, к примеру, говоришь «сейчас» и «щас», а они — «зараз». И глаголь-букву они выговорить не могут: у них то ли хер-буква, то ли вообще непойми-что получается, мне так и не сказать… А у тебя глаголь русский. Это как понять?

Атаман удивился, подумал с полминуты, потом соскочил с печи и ухватил Агафона за плечи — хотел за горло, но промахнулся.

— Я тебя, поганка монастырская, сейчас в стенку вобью!

Пахом быстро выскочил из своего угла, в один прыжок подлетел к атаману, выдернул из-под Сильвестра лавку и звучно треснул ею атамана по лбу. Атаман обиженно повернулся к нему, поднял кулак, но Пахом легко, словно котёнок, отскочил в сторону и вновь хватил атамана лавкой — на этот раз по затылку. И в третий раз прибавил, для верности. Тогда атаман наконец упал. Пахом укоризненно покачал головой:

— Эх ты, Агафон Сидорыч! Что ж ты лихо будишь? Что язык распускаешь? Ну, догадался, ну и держи при себе! А если бы меня не случилось — как тогда? Кто бы тебя защитил? Сильвестр Афанасьевич — человек умственный, он в таких делах не помощник.