Джейсон Гудвин - Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Младотурки втянули империю в Первую мировую войну не на той стороне — и, похоже, это было неизбежно: в конце концов, османская армия была сформирована в годы тесной дружбы Абдул-Хамида с Германией, а Энвер-паша, один из трех руководителей «Общества единения и прогресса», обучался военной науке в Берлине. Аннексия Боснии и Герцеговины, совершенная Австрией в 1908 году, побудила Россию, самого опасного врага империи, заключить военный союз с Британией и Францией. Если османская армия была обучена и переоснащена под немецким руководством, то с военно-морским флотом, который имел куда меньшее значение, империи помогали англичане. В самом начале войны они конфисковали два корабля, построенные по заказу османского правительства на британских верфях, хотя деньги за них уже были заплачены и даже их турецкие команды уже прибыли на место. 2 августа 1914 года Османская империя заключила секретный союз с Германией. Впрочем, секретным он оставался недолго. Турция вступила в войну, в которой ей предстояло сражаться с русскими на Кавказе и в Восточной Анатолии, с англичанами в Персидском заливе, Сирии и Палестине, с греками во Фракии. Главным эпизодом войны для турок стала оборона Галлиполи, во время которой погибло 100 тысяч человек и которая породила национальные мифы сразу для двух народов: австралийцы (а на Галлиполи на стороне Антанты сражались в основном они) считают, что именно после этой смертельной ловушки, в которую завлекли их англичане, в них пробудилось национальное самосознание, а турки героически сражались за свою родину под умелым руководством Мустафы Кемаля.

С приближением конца Первой мировой войны становилось все яснее, что империя обречена. 2 июля 1918 года умер от сердечного приступа султан Мехмед V Решад, в октябре пали Дамаск и Бейрут, а 13 ноября 1918 года флот Антанты оккупировал Стамбул в соответствии с условиями перемирия, другим условием которого была безоговорочная капитуляция османской армии.

Греки, вовремя вступившие в войну на стороне победителей, получили на Парижской мирной конференции 1919 года контроль над Измиром и частью Анатолии; к июлю 1920 года греческая армия прошла по Западной Анатолии, взяла Бурсу и оккупировала Фракию. Британия не позволила грекам войти в Константинополь, который по-прежнему был оккупирован союзниками, однако в августе османское правительство было вынуждено подписать Севрский договор, отдававший грекам значительную часть захваченной ими территории и ставивший проливы под международный контроль, подобно Дунаю.

Османское правительство утратило последние остатки авторитета. Тремя месяцами ранее в Анатолии было созвано Великое национальное собрание, избравшее своим председателем Мустафу Кемаля, героя войны и организатора сопротивления грекам. Новое наступление, предпринятое греческой армией в том же 1920 году, встретило решительное сопротивление, а затем Мустафа Кемаль обратил греков в бегство. 13 сентября 1922 года был взят Измир, почти полностью уничтоженный грандиозным пожаром, а 11 октября подписано перемирие, согласно которому лишь статус Стамбула подлежал дальнейшему обсуждению за столом переговоров.

1 ноября 1922 года Великое национальное собрание приняло закон, отделявший султанат от халифата, а вскоре султану Вахидеддину сообщили, что его должность упразднена. Халифом формально объявили принца Абдул-Меджида, однако через два года, после провозглашения республики и переноса столицы в Анкару, был упразднен и халифат.

В 1896 году Эдмондо де Амичис спустился к новому стальному Галатскому мосту, туда, где сегодня турецкие ресторанчики завлекают вас рыбными блюдами, а над головой грохочет поток автомобилей. Туристы заглядывают в баки с рыбой. Юный гарсон, рассеянно глядя в сторону одного из величайших водных путей мира, разрезает новый лимон. Время от времени под мостом вверх по Золотому Рогу проплывает, пыхтя, какой-нибудь буксир или траулер.

Стоя здесь в 1896 году, де Амичис «наблюдал, как весь Константинополь прошел мимо за час».

Женщина-мусульманка с закрытым лицом, гречанка с длинными развевающимися волосами, увенчанными маленькой красной шляпкой, мальтийка в черной фалетте, еврейка в традиционном костюме своего древнего народа, негритянка, закутанная в пеструю каирскую шаль, армянка из Трапезунда, вся в черном — кладбищенский призрак… Затем — сириец в длинном византийском долимане, голова повязана расшитым золотом платком; болгарин в отороченной мехом шапке; грузин в кожаной шапке и в рубахе, схваченной металлическим поясом; грек с эгейских островов, весь в галунах, серебряных кисточках и сияющих пуговицах… Иногда кажется, что толпа несколько поредела — но она тут же накатывает новыми разноцветными волнами с белыми барашками тюрбанов, среди которых можно порой заметить цилиндр, или зонтик, или какую-нибудь европейскую леди, несомую этим мусульманским потоком. Здесь увидишь кожу любого оттенка, от молочно-белой у албанца до угольно-черной у раба из Центральной Африки и иссиня-черной у уроженца Дарфура… Вы пытаетесь получше разглядеть узор, вытатуированный на чьей-нибудь руке, а проводник тем временем обращает ваше внимание на серба, черногорца, влаха, украинского казака, египтянина, тунисца… Наметанный глаз может отличить в этом людском море характерные черты и костюмы Карамании и Анатолии, Кипра и Кандии, Дамаска и Иерусалима, друзов, курдов, маронитов, хорватов… Здесь нет и двух человек, одетых одинаково. Одни укутаны с головы до пят, другие разряжены как дикари: нижние рубашки полосатые или пестрые, словно костюм арлекина, пояса увешаны оружием; мамлюкские штаны, бриджи, туники, тоги, длинные плащи, подметающие землю, шапки, отороченные горностаем, жилеты, расшитые золотом, монашеские хламиды; мужчины, одетые как женщины, женщины, выглядящие как мужчины, и крестьяне с горделивой поступью принцев…