Сергей Алексеев - Возвращение Каина (Сердцевина)

Жеребчик встал мордой в сторону, откуда прозвучал выстрел, насторожил уши.

— Где стреляют, туда нам нельзя… Ну, пойдем землянку копать? — Она взяла за гриву. — Скоро зима, выпадет снег. Будет красиво, но холодно.

Он послушался, однако шел и все время поворачивал голову назад, стриг ушами, хотя в лесу вновь установилась звонкая, как воздушный шар, тишина. На мысу материкового берега под огромными старыми соснами была почти отрыта просторная землянка. Яма была много глубже человеческого роста, но конюшица вошла в нее сквозь щель, прорытую в берегу, и стала равномерно вышвыривать лопатой песок. Жеребчик встал на край ямы и, сторожа уши, начал отгребать землю: его смущала и манила та сторона, откуда стреляли. У конюшицы скоро замерзли ноги на сырой земле. Она выбралась наверх и, разворошив головни кострища, подбросила сучьев. И пока они разгорались, стояла босыми ногами в золе и жмурилась от блаженства.

Жеребчик же вновь заметался, выписывая круги под соснами, зафыркал от возбуждения и ощущения неведомой и незримой человеку опасности.

— Что там? Ну что ты разволновался? — спросила конюшица.

Жеребчик побежал по направлению выстрела, остановился, позвал ее тонким ржанием, похожим скорее на стон.

— Хорошо, посмотрим, — согласилась она и босая легко побежала по мягкой павшей листве.

Под старыми осинами жеребчик заволновался сильнее, взбил копытами землю, отфыркивая запахи. Конюшица остановилась рядом с лежащим человеком. На багровых листьях совсем не было видно крови; она как бы смешалась и растворилась в осенних красках. Она присела у головы, погладила волосы.

— Да, брат, холодно тебе будет зимой…

Жеребчик не хотел, но шел к поверженному человеку. Ноздри улавливали отвратительный дух смерти, и бушующая в теле жизнь выбрасывала его назад.

— Не видел мертвых? — спросила конюшица. — Смотри… Люди тоже могут, как кони, умирать на бегу… Ты постой тут, я за лопатой схожу. Надо и ему землянку вырыть, замерзнет…

Она принесла лопату и принялась рыть яму прямо там, где человека застигла смерть. Пообвыкнувшись, жеребчик осторожно подошел и стал отгребать выброшенную из могилы землю.

— Здесь не надо, — сказала конюшица. — Мы его потом землей покроем, так ему теплее будет.

Конюшица копала долго, пока не зарылась в землю по плечи. У нее опять мерзли ступни ног: солнце кое-как согревало палые листья, но земля под ними была уже сырая и холодная. Потом она спустила мертвого в яму, удерживая его за руки, столкнула туда же пистолет и присыпала листьями, словно багровым покрывалом.

— Вот теперь давай зарывать, — сказала она жеребчику и взялась за лопату. — Земля легкая, ему хорошо будет. А сверху присыплет листьями, потом снегом укроет. На будущий год опять все повторится… Когда человек один остается, ему всегда хорошо.

Черно-багровая, смешанная с листьями земля бесшумно осыпалась в яму…

Кирилла прождали до позднего вечера, однако ни в этот день, ни на следующий он не пришел. Теряясь в догадках, но уже привыкшие к его внезапным приездам-отъездам, домашние продолжали ждать, ибо ничего другого в их положении не оставалось. А еще через день Аристарх Павлович с Валентиной Ильинишной расписались в загсе, просто, без торжества, без музыки и шампанского. И в этом тоже была своя прелесть, поскольку тихая эта свадьба походила на молчаливые их прогулки по аллеям Дендрария, когда, взявшись за руки, они могли часами просто бродить по заповедным местам. И не обронив ни слова, они наслаждались общением: одновременно грустили и одновременно смеялись, а если между ними проскакивала искра, что случалось редко, то и сердились друг на друга одновременно и молча. Это их общение напоминало немое кино, где все выражалось жестом, танцем, движением руки или глаз. Они словно боялись расплескать словом свою любовь и держали ее в руках, как яйцо, под хрупкой скорлупой которого таилась загадочная, неподвластная разуму жизнь.

Ко всему прочему, в доме опять был траур, чтобы играть шумную свадьбу.

Но когда они вернулись из загса, Екатерина накрывала стол в парадной зале. Тут было все — цветы, шампанское, молочные поросята, суровая водка местного разлива и рисовая кутья с изюмом.

— К месту ли это, Катя? — смутился Аристарх Павлович.

— А почему нет? — вздохнула она. — Нам придется примирить тризну и свадебный пир. На войне как на войне…

Затопили камин, и здесь, у огня, поминали и поздравляли, желали счастья и земли пухом… И часто прислушивались, не идет ли кто, и озирались на дверь — не отворится ли, не войдет ли тот, кого ждали и кого искали.