Юсуф Зейдан - Азазель

Когда я закончил читать, в зале воцарилось тягостное молчание. Я вдруг почувствовал, что мне стало так тяжело дышать, словно на грудь лег камень. Епископы и священник Анастасий тоже были охвачены тяжелой думой. Несторий непроизвольно поводил плечами, его нижняя губа нервно подрагивала. Он был явно потрясен словами Кирилла, хотя, очевидно, ему доводилось слышать их уже не в первый раз… Затянувшееся молчание нарушил епископ Раббула.

— Не думаешь ли ты, — сказал он, обращаясь к Несторию, — что Кирилл на самом деле написал императору по этому поводу?

— Да, благословенный Раббула. Вначале он написал Пульхерии {99}, сестре великого императора, и императрице Евдокии {100}, зная об их влиянии. А затем отправил пространное послание, подписанное десятками священников и епископов, самому императору. Люди из дворца известили меня об этом. Но император еще не ответил и, я думаю, не ответит.

Епископ Раббула притих, погрузившись в раздумье, он выглядел крайне встревоженным. Но тут неожиданно выступил священник Анастасий. Срывавшиеся с его губ слова походили на языки пламени пылающего костра:

— Давайте немедленно выступим на врага, давайте заявим в лицо всем еретикам, утверждающим, будто Дева — это Матерь Бога (Теотокос), что Дева — всего лишь женщина, всего-навсего одна из женщин, а Бог не может быть порожден женщиной!

Голос распалившегося иерея Анастасия так дрожал от негодования и гнева, что, казалось, кадык вот-вот выскочит из пересохшей гортани, а вздувшиеся на шее жилы лопнут от ярости. Не знаю, как долго бы он кричал и сотрясался в гневе, но раздался стук в дверь, и Анастасий тут же умолк. В залу вошел молодой дьякон, принесший нам кубки с горячим напитком. Теперь уж я и не вспомню, что мы тогда пили. Дьякон что-то прошептал на ухо епископу Антиохийскому Иоанну, после чего, не задерживаясь, вышел. Мы продолжали хранить молчание, вновь нарушенное епископом Раббулой, который, прокашлявшись, произнес:

— Не думаешь ли ты, Несторий, что стоит договориться с александрийцами миром?

— Ни в коем случае, Раббула, я никогда не пойду на мировую в этом деле. Кирилл одержим нездоровой идеей о том, что он единственный защитник веры на этой земле, — вольно ему! Он должен перестать так думать!

Епископ Иоанн попытался успокоить Нестория и заговорил с ним в дружески-почтительном тоне.

— Благословенный брат Несториус, — обратился он к нему на греческий манер, — не гневайся, иначе дьявол проскользнет в твои мысли и затуманит твой чистый разум…

Но Несторий никак не хотел смирять свой гнев:

— Как не гневаться, когда речь идет о нашей религии, благородный отец! Дьявол проникает в самое сердце нашей веры и в ее душу…

Никогда прежде не доводилось мне видеть епископа Нестория таким возбужденным. Я чувствовал себя крайне неловко, будучи свидетелем обсуждения епископами столь щекотливого дела, и мечтал лишь о том, чтобы мне было позволено избавить их от моего присутствия… Однако Несторий прервал мои колебания, спросив, что я думаю о прочитанном.

— Преосвященнейший Несторий, — ответил я, — от тебя не скрылось, что я далек от всего, что творится меж великими церквями. Подробности всего этого дела мне неведомы, но даже если бы я и был знаком со всеми деталями… Когда несколько месяцев назад к нам было доставлено твое послание, в котором ты запрещаешь и черни, и знати использовать термин «Теотокос», я сильно испугался. А когда прослышал об обмене союзническими посланиями между епископами Александрии и Рима, в которых они согласились совместно осудить высказывания Твоего Преосвященства, мне стало еще тревожнее.

Епископ Раббула, слушая мою речь, покачивал головой, словно одобряя, а затем развернулся и, впервые прямо обращаясь ко мне, обронил, что сближение между Александрией и Римом — временное, целью его является исключительно ослабление Константинопольской епархии и лично епископа Нестория. Что же касается послания Нестория, то оно было разослано лишь по восточным церквям, так что оказаться в египетских приходах и монастырях никак не могло, к тому же на коптский не переводилось. Раббула также добавил, что уверен в том, что до епископа Кирилла дошли лишь известия о речи, произнесенной благословенным Несторием в день его епископской хиротонии.

— Иисус, — сказал он, — человек, и его воплощение — это слитность извечного Слова и человеческой природы Христа, а Мария — это мать Иисуса-человека. Неверно именовать ее Богоматерью, как и недопустимо называть ее именем Теотокос.