Юсуф Зейдан - Азазель

Всю ночь я провел изнемогая от бессонницы и томления. На следующий день, прождав два часа у дверей, я вошел в покои епископа Кирилла. Едва увидев меня, он спросил, сколько мне лет. Я ответил и сказал, что прибыл в Александрию совершенствоваться в медицинской науке, на что он задал мне вопрос, смысла которого я поначалу не понял:

— А кто самый сведущий человек в медицине?

— Твое Блаженство, говорят, что таким был древний египтянин по имени Имхотеп {102}или знаменитый грек Гиппократ. Или, может быть, ты имеешь в виду тех александрийских врачей, что жили после них, как например, Герофил {103}, или тех, кто преподавал в Александрии, например Гален?

— Неверно… Твои ответы — ложь. Все, кого ты назвал, — язычники, никто из них не в состоянии исцелить прокаженного, равно как и воскресить мертвого одним прикосновением руки!

— Прости, Твое Блаженство, я не понял, что ты имеешь в виду.

— Монах, воистину величайший лекарь — Господь наш Иисус Христос! Учись у него, постигай жития святых и мучеников и исповедуйся — это укрепит тебя и дарует спасение.

В словах Кирилла таился грозный смысл. Он говорил то, что действительно считал истинным и во что искренне верил. Я предпочел промолчать, а он продолжал разглагольствовать и сказал примерно следующее: поскольку я уже почти завершаю свое обучение в городе, у него есть намерение с наступлением лета послать меня в один из монастырей каменистой Вади Натрун, находящийся в самом центре пустыни к югу от Александрии. Мне особенно запомнилось следующее его речение:

— Благословенна эта непорочная земля, полная мощей святых, посвятивших души свои Иисусу и оставивших ради него мирскую жизнь… — И без всякого перехода и не глядя на меня, Кирилл добавил: — А может быть, я пошлю тебя в один из наших монастырей в Верхнем Египте или Эфиопии. Чадам Господним в тех краях нужна наша помощь.

Кирилл замолчал, как будто что-то хорошенько обдумывая, а затем бросил взгляд на одного из священников из своей свиты и произнес:

— А может, послать его в Ахмим? Тамошний народишко в последнее время стал усерден на пути Господа, особенно после того, как в этой местности появилось много всяких ретивцев, занимающихся бесполезными науками…

Поначалу я застыл в недоумении, но потом, набравшись смелости, негромко и как можно почтительнее поинтересовался:

— А что это, Твое Блаженство, за науки, от которых нет никакой пользы? Я должен знать, чтобы воздерживаться от них.

— Это, монах, — блажь еретиков и сказки звездочетов, математиков и колдунов. Знай это и держись от них подальше, дабы приблизиться к стезе Господней и ко спасению! Тебе нужна история? Вот Тора и Книга Царств! Хочешь ораторствовать? Бери Книги пророков! Ищешь поэзию? Пользуйся Псалтирью! А если тебе захочется астрономии, права или этики, то нет ничего лучше славного Закона Божьего! А теперь иди, монах, помолись, быть может, ты сумеешь узреть пастырский образ Господа нашего, живого Мессии!

Несторий слушал меня напряженно и внимательно, из чего я заключил, что он постиг скрытый смысл моего рассказа и сумел разгадать то, что крылось за внешней словесной оболочкой. Помолчав немного, он обернулся ко мне, и на лице его была написана отеческая забота, так хорошо мне знакомая.

— Гипа, — сказал он, — я освобождаю тебя от обязанности ехать на встречу с этим человеком и сам отвечу на его глупости. На его анафемствование я отвечу антианафемами. Я напишу ему ответное послание, в котором прокляну его… Но хватит об этом! Расскажи мне о себе, что происходит у тебя там, в монастыре?

Тут же вспомнив о письме настоятеля, я извлек его из складок рясы и протянул епископу. Несторий немедля принялся читать.

— Монах Самаан просит разрешения расширить церковь и построить монастырскую стену, — с улыбкой произнес он. — Успокой его, Гипа, я сегодня же переговорю с епископом Иоанном об этом деле, и с Божьей помощью его просьба будет выполнена.

Затребовав чернильницу и палочку для письма, Несторий вынул из кармана небольшой листок и написал настоятелю письмо, скрепил его печатью и отдал мне. Я попросил позволения завтра утром отправиться назад в монастырь, а епископ сообщил, что на заре отбывает в Константинополь. Затем он поднялся и прижал меня к груди на прощание. Уже в дверях я вспомнил вопрос, который раньше не решился задать и, вернувшись, спросил Нестория:

— Отец мой, если твое соперничество с епископом Кириллом обострится, поддержат ли тебя другие епископы?