Юсуф Зейдан - Азазель

Первое послание я прочитал быстро. Вникнув в его перевод на коптский, я увидел, что он полностью соответствует греческому оригиналу, о чем не преминул оповестить всех. Епископ Раббула одобрительно кивнул, а Несторий и Иоанн остались спокойны и недвижимы. Иерей Анастасий лишь презрительно сжал губы, лицо его при этом исказила гримаса недовольства и брезгливости. Коптский перевод второго послания содержал колкости и казался более резким, чем греческий первоисточник, который, в свою очередь, отличался от первого послания большей напористостью. Обо всем этом я и поведал присутствующим.

А вот третье послание, содержавшее перечень двенадцати анафем, оказалось гораздо более оскорбительным по тону и было полно неприкрытых угроз на обоих языках. Оно начиналось так: «Кирилл и Собор, собравшийся в Александрии из египетского округа, Несторию, благоговейнейшему и боголюбезнейшему сослужителю, желают о Господе всякого блага…» Когда я прочел следующий за приветствием текст и сообщил, что преамбула на обоих языках звучит одинаково, епископ Антиохийский Иоанн презрительно заметил, что Кирилл всегда начинает за здравие.

— Это уловка, Преосвященнейший Владыко, — ответил ему Несторий. — Он начинает, обращаясь ко мне, с утрированной похвалы, что призвано вызвать у людей гнев, а затем провоцирует в них пренебрежительное отношение ко мне. Меня начинают обвинять в ереси, а он при этом в глазах других остается учтивым.

Епископ Раббула дал мне знак, что пора продолжить чтение. При всей своей незначительности подобный жест выглядел несколько невежливо, и причину этого я не вполне понимал. Я выразительно посмотрел на него, давая понять, что его жестикуляция не очень прилична, но он, насупившись, молча отвернулся. Я продолжил читать послание, слова которого очень скоро превратились в языки пламени и пылающими обличающими абзацами жгли епископа Нестория. Послание Кирилла начиналось так: «…книги твоих толкований разнесены… повсюду, то какая еще причина достаточна будет к нашему молчанию? Или как невольно не вспомнишь Христовых слов: «Не мните, яко приидох воврещи мир на землю, но меч Приидох бо разлучити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою»» {98}.

Далее следовали пассажи еще более уничижительные. Вот что писал епископ Александрийский Несторию: «…достаточно будет того, чтобы твое благоговеинство только исповедало с нами Символ веры, изложенный некогда во Святом Духе святым и великим Собором, который был собран по обстоятельствам в Никее, ибо ты понял и объяснил его неправильно и даже превратно… следует, чтобы ты письменно и с клятвою исповедал, что ты проклинаешь злочестивое и гнусное свое учение…»

В этом месте послания мой голос сорвался и стал глуше. Буквы запрыгали в глазах, я начал запинаться и в конце концов замолчал. Присутствующие не проронили ни слова. Несторий знаком велел мне продолжать, и я прочел новый яростный отрывок: «…Исповедуя, что Слово соединилось с плотью ипостасно, мы поклоняемся единому Сыну и Господу Иисусу Христу, и в этом случае мы не разлагаем по частям и не разлучаем человека и Бога… един Христос и Сын и Господь… есть Бог всего и владычествует над всем, а сам для Себя Он ни раб, ни Владыка…»

Слова послания и их наполненность изнуряли меня, я напрягал всю свою волю, чтобы не упустить различия между греческим первоисточником и его коптским переводом, и так устал, что собрался было просить у присутствующих разрешения немного передохнуть или даже совершенно избавить меня от этой гнетущей обязанности. Но папирусный свиток уже заканчивался. Оставалось зачитать только перечень двенадцати анафем, первая из которых гласила: «Кто не исповедует Эммануила истинным Богом и посему Святую Деву Богородицею, так как Она по плоти родила Слово, сущее от Бога, ставшее плотью, да будет анафема». В этом месте епископ Антиохийский Иоанн спросил, что в коптском переводе понимается под греческим термином «анафема», означавшим «проклятие». Я разъяснил, что по-коптски это означает «отлучение» и что между этими двумя терминами нет существенной разницы: «проклятие» и «отлучение» на обоих языках означают то, что изливается на головы еретиков, безбожников и отступников.

Затем я продолжил перечислять проклятия епископа Кирилла, изложенные настолько емко и предельно сурово, что не оставляли места ни сомнениям, ни надеждам на возможное смягчение участи Нестория. Все обвинительные пункты заканчивались категоричным заключением: всем не согласным с установленными православными догматами — «анафема, анафема, анафема…» Так двенадцать пунктов послания Кирилла вылились в проклятия, которые исторгла из себя Александрийская церковь; в проклятия, ставшие искрой, из которой возгорелось пламя, в конце концов охватившее весь мир.